— Вытащу! — говорит Миша. — В лучшем схроне похороню! Если есть шанс, значит, будет и случай
— Слоны — мои друзья, — отвечает Сашка. — Верю!
— Ну, так что ты? Чему расстраиваешься?
— Тому, что, быть может, мне тебя тащить придется… Жри меньше!
— Типун тебе на все места!
Некоторое время опять работают молча.
— Странно это, — говорит Миша, — думаем об евреях, а кого бить собираемся? Почто по ним–то? Вроде бы, интеллигентная нация. Вежливые!
— Не по нации, и даже не по евреям, которые вовсе не нация, а надстройка всем, а по существующему порядку вещей, — толкует Сашка. — Тебя порядок вещей устраивает?
— Нет.
— Ну и заткнись, пожалуйста, без тебя тошно.
Для русских разделение на «свои–чужие» по национальному признаку — непродуктивно, оно продуктивно только для еврейства, которое рассматривает кровь как собственную партийную принадлежность. Дело во все века известное, но такое же удивительное — как это? — не по личным качествам привечать, не индивидуальной человеческой стоимости оценку давать, а приваживать, объединяться по племенной носатости, топя всех остальных? Смешно и грустно. Но еще чуточку неловко, брезгливо, словно цепанул рукой чужой плевок…
— Все наготове, — говорит Сашка. — Сани в Рязани, хомуты в Москве на базаре, кони по всей России — жеребятами — жди, когда подрастут, да залечатся, поскольку половина с рождения хромает…
— Рассосредотачивается Россия! — одобряет Миша. — Чтоб все разом не накрыло медным тазом!
Не поймешь — всерьез или шутит, скорее шутит — образ держит.
Переводит разговор с кислого на сладкое.
— Мастак Седой! Негритосок навещает — зачастил. Что скажешь, если в самом деле забеременеют?
— Скажу — Господь второй шанс дал — вымолил у него себе продолжение, вот и выправляется жизнь, — назидательно произносит Сашка.
Миша — Беспредел, он же (по выражению Сашки) — «Дрозд–безбожник», даже не берется подтрунивать, как непременно бы сделал в другое время, говорит отвлеченно:
— Я вот тоже — тот самый осел, которому надо не о перспективах, а морковку перед носом вешать… — мысленно поминает Дарью, и тут же сам себя обрезает: — Все — амба! Шабаш! Наработались. Будем оладьи–блины разводить…
— Сковородки нет! — говорит Сашка, тем не менее, отложив топор, принимается чистую, как слеза, смолу обирать с рук опилками. Такое лучше делать сразу, пока не зачернилась, не вобрала в себя грязь.
Миша — Беспредел бросает на Сашку укоризненный, едва ли не презрительный взгляд, кулаком сбивает лопату с древка, снимает котелок с камней и пристраивает ее среди углей — накаливаться. Одновременно думая, что про бога с Сашки лучше лишнего не спрашивать и не спорить, когда зарывается, что та монашка, и очень хочется сказать, что «про шанс божьего зачатия».