«Послушай, Александрыч, — порой втолковывает Михаил, когда Сашка, обычно хладнокровный, чересчур «бушует за небесное»: — Ну, хорошо, ты говоришь — «Бог есть». Пусть есть, если тебе так хочется — мне все равно — не могу опровергнуть, не могу подтвердить, как и ты, кстати, а значит, это вопрос чьей–то веры, и исключительно, когда сильно приспичит. Мне не припекло, потому скажи, каким боком это должно меня затрагивать? Что ты опять взъелся? Ближайшая–то задача проста до чрезвычайности — прожить жизнь достойно! Соображаешь? Другие, отвлеченные, требую внести в раздел задач сомнительных, они нам не по характеру…»
И раз добавляет давно обдуманное, переиначенное со слов Седого, а тому, должно быть, доставшееся в наследство от Михея:
«Мне на этом свете бога не переспорить. Но начнут на том свете стыдить, так им и скажу: Что богатство — слой сажи на костре: ветерок, и сдуло, капель с неба, и вбило, или что вера ваша — пусть слово веское и любое злато переживет. Но суть человека, судить его надо не по вере, а по делам, к которым он сам себя приставил. Первая оценка — цена тех дел, нужны ли они были, вторая — как с этими делами справился…»
После того долго о Боге не спорят.
— Гуще замешивай!
Сашка вздрагивает и тут же падает, перекатывается. Михаил хватает лопату голой рукой — кидать на голос — потом узнает и удерживает руку на взмахе, возвращает на кострище, плюет на обожженные пальцы и захватывает мочку уха.
— Здравствуй, Седой! Что к нам?
— Да вот, сижу, слушаю…
— Давно?
— С осла, — врет Седой.
— Значит с Сашкиного, — не удерживается, чтобы не кусануть Миша — Дрозд.
— Как нашел? — удивляется Сашка.
— А хоть бы и по запаху. Шумите очень!
Все равно странно. Дрова правильные, дымок чистый, струйкой вверх, а дальше по кронам, но не выше их, растворяется там же, не низом, чтобы учуять. Места — черт ногу сломит. Раньше здесь можно было пройти берегом, вдоль реки, но с того времени, как развелись бобры, это превратилось в муку. Нарыли бесчисленных, переплетающихся канав в берегу, отдельных окон — все это заросло, скрылось с глаз. Чудо, если пройдешь сотню шагов и не ввалишься — а там уже можно сломить ногу или напороться пахом на отточенный зубами сук. Вряд ли так задумано, скорее всего, распробовали корней, да и сообразили, что хатки в таких местах делать не обязательно, можно прекрасно устроиться подкопавшись под берег, под сросшимися корнями. Как не крутись, все превращается в ловушки на человека. Чтобы обойти, приходится забирать широко, уже не берегом, а обходя бесчисленные маленькие озерки соединенные протоками, местами натыканые так плотно, что походят на виноградины прилепившиеся к основной кисти — речушке. А промеж, опять же соединенные между собой, выпуклые острова — добротные сухие, только сплошь скрытые густой зеленью. Если стороной забирать, так опять хорошо только знающему места — ходоку, новичок же, даже с самой путевой картой, проклянет все и вся на белом свете. Закается, что сунулся — дурак! — и, выбираясь, десяток клятв успеет дать, что больше сюда ни ногой. Да и старожил, нет–нет, а выйдет вместо намеченного озерка, где заметал сети и спрятал в берегу лодку, вдруг, не на Окуневец или Сомино, а к озеру Мертвячье, Хворному распадку или в саму Ешкину Гниль. Тогда говорят: «Лешак водит!» И если так, не спорь, поворачивай к дому, пробуй свое взять на следующий день. Бывает, опять не получится — никак к озеру не выйти. Тогда по третьему разу, но теперь, если вода теплая, на смех лешему вынимай из своих сетей тухлятину, бьющую в нос, расползающуюся в руках и оставляющуюся после себя на воде масляные разводы…