Но вера Ахсы была подлинной. В прошлом году, когда они пошли в Иерусалим на священное собрание в День искупления, Халев заметил, что она собирала оливковые, миртовые и пальмовые ветви, пока его сыновья ушли праздновать вместе с друзьями.
— Где Ахса? — спросил он.
— Я что, сторож своей сестре?
Мааха шлепнула Шевера.
— Иди и найди ее. И ты тоже, Фирхана, — приказала она своим сыновьям.
— Она строит шалаш, — сказал Халев.
Мааха в растерянности посмотрела на него.
— Ты послал ее?
Он заметил, как посмотрела на него наложница: она решила, что он потерял рассудок.
— Нет. Она пошла по своему собственному желанию.
— Но зачем?
Он взглянул на своих сыновей.
— В День искупления нужно строить кущи.
— Отец, но ведь мы не живем в шатрах с тех пор, как умер Иисус Навин.
— Никто уже так не делает.
Халев вышел из себя:
— Тебе следовало бы помнить, почему мы скитались по пустыне сорок лет и жили в шатрах!
В последовавшей за этим напряженной тишине рассудительно заговорила Мааха:
— Незамужней девушке незачем жить вне родительского дома.
Его сыновья ушли, чтобы привести ее. Он помнил, как Ахса сопротивлялась, а потом, побежденная, заплакала.
Теперь они жили в саду, который вырастил Господь, и пустыня была забыта. Были забыты и уроки, которые они там выучили. Халев понимал, что должен что–то сделать, иначе будет слишком поздно.
* * *
«Я старик, Господь, и больше не могу сражаться. Мои слова больше никого не воодушевляют. И грех в нашей жизни — большая опасность, чем наши враги! Мы еще не закончили ту работу, которую Ты дал нам. Я оглядываюсь вокруг и вижу, какими самодовольными стали мои сыновья, какими равнодушными стали другие люди.
Мы заново строим города, но не пытаемся строить собственные жизни. Мы дружим с теми, кто презирает Твое имя. Я не знаю, что делать. Я устал, устал от беспокойства и от старости. Я с большим трудом встаю со своего ложа и что–то ем. Слуги ухаживают за мной. Но мой ум такой же живой, как прежде, Господи. Мое сердце выстукивает хвалу Твоему имени!»
— Он снова плачет.
Халев приподнялся и устроился полулежать на подушках. Плакал ли он? Кажется, слезы у него стали течь без предупреждения. Его тело ослабело. Они, наверное, решили, что и ум тоже? Он слушал, что говорили его сыновья, стоя вокруг него. Уже несколько дней он молчал, и все его мысли были сосредоточены на Боге. Может быть, сейчас, после долгого молчания, они послушают его, если он решит заговорить? Если решит. Но он не произнесет ни слова — до тех пор, пока Господь не скажет ему, что делать. А сейчас пусть побудут в недоумении.