— Да, пожалуй, — заметил м-р Карлайл.
— Но ведь она такая скрытная, эта Джойс, — продолжала Эфи. — И словечком не обмолвится! Знаете, что она мне ответила? Сказала, чтобы я не лезла не в свое дело и не забивала себе голову глупыми фантазиями. Как Ваш малыш, сэр? Как здоровье миссис Карлайл?
— Все хорошо, Эфи. Честь имею.
Помещение для выездных сессий суда присяжных в Линборо было весьма просторным. Да это и к лучшему: иначе еще большее количество людей лишилось бы возможности присутствовать на весьма нашумевшем процессе над сэром Фрэнсисом Ливайсоном. Сопутствующие этому делу обстоятельства вызвали чрезвычайный интерес общественности. Еще бы: высокий титул обвиняемого, широко известная в этих краях история с леди Изабель Карлайл, вердикт — все еще не отмененный — против Ричарда Хэйра, немалое время, прошедшее с тех пор, как произошло убийство, та роль, которую сыграла во всем этом Эфи, чрезвычайное любопытство по поводу участия Отуэя Бетела, желание узнать все в подробностях и сомнения в правильности приговора — все это подогревало и без того немалый интерес обывателей. Люди съехались со всего графства: друзья м-ра Карлайла, друзья Хэйров, друзья семейства Челлонер, друзья обвиняемого — не считая простой публики, не имевшей непосредственного отношения к этому делу. На почетных местах восседали полковник Бетел и судья Хэйр.
В начале десятого судья занял свое место, но уже до этого по залу разнесся слух, зародившийся где-то в центре помещения и заставивший любопытную публику вытянуть шеи, прислушиваясь, что Отуэй Бетел выдал сообщника и стал свидетелем обвинения.
Фрэнсис Ливайсон, севший на скамью подсудимых, выглядел очень худым, осунувшимся и бледным. Заключение под стражу отнюдь не пошло ему на пользу, и лицо его постоянно имело какое-то испуганное выражение — надо заметить, не особенно приятное. Он был одет в черный костюм, а перстень с бриллиантом все так же сверкал на его руке, которая сделалась еще белее, чем обычно. И обвинение, и защита были представлены самыми первоклассными адвокатами. В повторении свидетельских показаний не было ни малейшей необходимости. То, что именно Фрэнсис Ливайсон был тем самым Торном, подтверждалось показаниями Эйбнезера Джеймса и Эфи, как, впрочем, и то, что он был в коттедже в тот вечер, когда произошло убийство. Конюх сэра Питера Ливайсона также подтвердил свои прежние показания. Однако суду требовались еще некоторые свидетельства. Эфи пришлось еще раз повторить, что Торн возвращался в коттедж за своей шляпой, когда простился с ней, но это ничего не доказывало. О том разговоре или, точнее сказать, ссоре, которую невольно подслушал м-р Дилл, более не упоминалось. Публика постепенно стала склоняться к мнению, что при отсутствии дополнительных улик обвинение просто рассыплется, как карточный домик.