— А вы откуда взяли? — встревожился Крайнов.
— Радикален, как и следует быть коммунисту! — произнес Сергей, смеясь. — Впрочем, как мне показалось, его радикализм корректируется…
— Не тем ли чернобородым?
Возможно, и им, но корректируется, — ответствовал Сергей. — Вообще взаимная коррекция — это хорошо…
— Если помогает делу…
Диалог с Крайновым был скоротечен, а Сергея он взволновал — если время позволит, надо побывать у старика Цветова на Моховой. «Эколь коммерсиаль», изменившую судьбу Сергея, вызвала сильная длань Кирилла Николаевича — нет, не только совет, но и протекция. Впрочем, длань сильная, да не по нынешним временам… Кирилл Николаевич может осудить его за поездку в Россию, осудить с той резкостью, на какую только он способен, но это уже не главное. Главное же — собственно разговор с Кириллом Цветовым. Никто не знает внутреннего положения России, как он, впрочем, никто не знает лучше него и положения России в мире. Если бы Кирилла Цветова не было бы в Петрограде, его надо было выдумать: нельзя уезжать в Москву без разговора с Цветовым…
Он вспомнил свой первый приезд в Петербург и встречу с Кириллом Николаевичем. Сейчас Сергей, наверно, не сказал бы, что произвело на него большее впечатление — дядя Кирилл или банк, в котором он застал дядю. Казалось, банк вытолкнул из своего чрева дядю Кирилла, сотворив того по образу своему и подобию. Банк был просторен и светел, как ипподром, но тишиной и торжественностью соперничал с церковью. Только мягко отсвечивали блики на матовых стеклах да устойчиво светились золотистые люстры и поблескивал тщательно натертый паркет. Наверно, все, кто находился в этом храме, говорили в полный голос, но казалось, они говорят шепотом, благоговейным шепотом. Впрочем, в походке, в движениях людей, как и в их жестах, слышался свой шепот. Непонятно только, как в этом городе, переполненном многосложным грохотом и гулом, можно было сотворить такой оазис тишины. Но самое удивительное являл сам дядя Кирилл. Он шел через зал банка бесшумной поступью, похожий на большого кота, и только вздрагивали его Вильгельмовы усы да мягко вздымался на лысеющем темени седой пушок. Он шел шелковистой поступью, и сотни клерков, заполнивших зал, согнувшись в три погибели над своими гроссбухами, пристальным боковым зрением следили за его движением — в этом взгляде были робость и подобострастие, тревога и тайный восторг перед могуществом человека. Казалось, дядя Кирилл облокотился на эти взгляды, когда дредстал перед племянником. Он точно бы говорил Сергею: «Вот я каков — попробуй сравняйся со мной!»