«Вы были нездоровы», — обхаживала ее миссис Дейли с искусственной улыбкой — последним напоминанием о ее былом похотливом очаровании. Как бы ей хотелось все знать! Интересно, сочтет ли ее Ян (если приедет, конечно) привлекательной?
— Но атомная бомба!.. — воскликнул где-то за ее спиной мистер Дейли, и голубое марево сгустилось вокруг Старого Улья, а воздух запульсировал в ушах. Атом. Спасения нет. Атом везде: в бомбах, деревьях, воздухе, воде… и в ней самой. Ян тоже все время говорил об атомах.
— Бомба, — повторил мистер Дейли, и залитый солнцем пейзаж со Старым Ульем и всем остальным растворился в черно-белом грибовидном облаке. Девушка зажмурилась и… услышала:
— Пора, Элизабет.
Над нею, со стаканом молока в руке, возвышалась миссис Джири. Ее удивительные рыжие волосы горели на солнце жарким огнем, бросая розоватый отблеск на спокойное, немного утомленное лицо. «Вы всегда кажетесь мне уверенной, — подумала Элизабет, беря стакан. — Никогда не радуетесь и не печалитесь, хотя ваш муж и сбежал от вас. В чем же вы так уверены, миссис Джири?»
Миссис Джири строго смотрела вниз, на осунувшееся после болезни лицо девушки. Каково ей сейчас? Где ее парень? Каждый день на протяжении шести недель, ровно в одиннадцать, она приносила ей стакан молока и говорила: «Пора, Элизабет». На этот раз она положила руку ей на плечо и добавила:
— Он приедет.
Она повернулась и пошла к дому, а солнце высвечивало фрукты и цветы на ее длинном платье.
«Миссис Джири знает, — подумала Элизабет. — Если она считает, что он приедет, значит так и будет. Но действительно ли она так считает? Если он не приедет, что это изменит для нее? Ничего».
Элизабет потягивала ненавистное молоко, продолжая думать о том, что миссис Джири ожидает всего — и плохого, и хорошего с одинаковым равнодушием, и когда что-то происходит, она ничему не удивляется. Она не побоялась выйти за молодого мужчину — перекати-поле из босяцкого ниоткуда — поселившегося в «Горком отдыхе», женившегося на ней и укатившего, шесть месяцев спустя, в босяцкое никуда, оставив ее в положении. С олимпийским спокойствием она родила его ребенка — вечно хихикающую Элеонор. Миссис Джири с ее переливающимися платьями и горящими волосами была воплощением самой жизни, и ничто не приводило ее в смятение, даже ЭТО.
Элизабет поставила стакан на камень, и ужас ЭТОГО охватил ее. Она отчаянно пыталась заставить себя произнести вслух жуткое рычащее слово «туберкулез», но ее воля была парализована тем, что означало оно для нее и Яна. За ее спиной продолжали прогуливаться и беседовать доктор Лернер и мистер Дейли, дерево над ней шепталось само с собой, где-то за кустами Элеонор пела о любви, солнце ослепительно сияло, но надо всем вставал леденящий Ужас. Сжав зубы, она старалась отделаться от него. Смутно слышались голоса мужчин, жужжание насекомого, чириканье птицы. Звуки, всегда раздражавшие ее, казались теперь дружелюбными, но удалялись, отступая перед волной страха. Ее руки, безжизненно лежавшие на подлокотниках, судорожно вцепились в них. Волна немного отступила. Как удержать ее, отогнать дальше? И как звезда возникло имя: Ян. Имя, означавшее тревогу, муку, экстаз… Ян, Ян, Ян… Дрожь проходила. Жизнь с Яном. Любовь с Яном. Ее руки расслабились. Ян.