— Привет, тетя Джоанна, — сказала Элизабет и поцеловала ее в обветренную щеку.
— Ты чудесно выглядишь, — объявила Джоанна; в ее свирепом старческом взгляде мелькнула хитринка. — Что-то у тебя глазки сверкают… Плакала?
— Нет.
— Это хорошо. Большинство женщин выглядят свежее, немного поплакав. Истерики им на пользу.
Элизабет рассмеялась и отвела взгляд.
— Я в порядке, — ответила она, глядя в окно.
Там внизу, через несколько часов, когда сядет солнце и наступит ночь…
— Не так-то уж часто в последнее время мы видим Элизабет по выходным, — говорила мать, разливая чай.
«Как и Линет», — чуть не сказала Элизабет, но мать лишь улыбнулась бы, как бы говоря, что Линет — другое дело. Передав чашку тете, она смотрела на нее и думала: «Боже, как она постарела! И выглядит совсем больной…»
— Как ты поживаешь? — спросила Элизабет, не обращая внимания на слова матери.
— Как всегда хорошо, — ответила Джоанна и заговорила с матерью о сыне Агаты и дочери Джефри (это еще кто такие?), о давно умерших родственниках, о прадедушке и его лакее и так далее, и так далее… Они болтали о мужчинах и женщинах, давно обратившихся в прах, орошая их брызгами своей памяти, оживляя их.
Элизабет наблюдала, как за окном угасает вечер. Солнце село и разговор прекратился. Мертвые вернулись в свои могилы. Тетя Джоанна вздохнула и со щелчком закрыла свою сумочку.
— Проводи меня домой, — приказала она, и Элизабет пошла со своей теткой под фиговыми деревьями бухты Моретон по земле, усеянной их плодами. Девушка страстно желала, просто жаждала довериться Джоанне, и порыв этот оказался таким сильным, что она заговорила:
— Что бы ты сделала, если бы…
— Не спрашивай меня! — рявкнула тетка. (Уж не взволнована ли она?) — Не спрашивай меня, почему кто-то что-то делает в наши дни. Мужчины гоняют на машинах, девушки разгуливают в шортах, молодые люди не желают работать… Не спрашивай меня, что делать.
Она ЗНАЕТ? Знает и отказывается отвечать?
Они дошли до калитки, и Джоанна сказала:
— До свидания, милочка. И будь осторожна. Вот и все.
Она что-то поняла или почувствовала, или это просто старческий пессимизм?
Вечер перетек в ночь, наступил ее час. Когда он появился, она уже ждала на пляже.
— Привет.
— Привет, — мрачно ответил он.
Некоторое время они молчали. Вода расстилалась перед ними, как лист черного стекла, и все же волны мягко накатывались на песок, и на их гребешках вспыхивали и искрились яркие точки света.
— Ян?
— Да?
— Помнишь, что ты сказал в тот день?
— Да. — Он смотрел на воду, и в его голосе прозвучал холодок. Темнота почти скрывала его лицо, но Элизабет все же заметила на нем жесткое выражение. Жестче, чем она ожидала. Так просто, казалось, здесь, в спасительной тьме, просто сказать: «Я твоя!» и нырнуть в его объятия. Но вместо этого они сидели, как два Будды.