Понимание этого пришло через несколько недель.
Она настаивала на своем. Ян боялся снова причинить ей боль, но она буквально заставила его еще раз овладеть ей. «Все будет хорошо», — сказала она ему и заверила себя, сжав зубы: «Все должно быть хорошо». Если она предлагает себя по-настоящему, то не должна бояться того, чего желает он, ненавидеть то, от чего он получит удовольствие. (Удовольствия для себя она пока еще не представляла.) Она была бы виновата, если бы он не смог насладиться, если бы продолжал тревожиться, старался быть осторожным и нежным — невероятно нежным — как если бы имел дело с больным ребенком. «Скоро все получится», — несмотря на боль, весело сказала она ему потом.
И все получилось.
«Железный конь» снова ожил, его поршни и шатуны работали, как ненормальные, и он уносил их на полянку на склоне Курраджонга, и все было хорошо. Все было удивительно, сказочно хорошо. Утомленная и довольная, она касалась губами его груди и чувствовала биение его сердца.
— Что ты делаешь? — шептал он.
— Целую твое сердце.
«Целую твое сердце»… Эта фраза звучала в ней днем и ночью. «Ты выглядишь такой усталой, Элизабет», — говорила ей мать, и это было правдой. Она и сама замечала это, когда не была с ним: усталая, напряженная, раздражительная… «Это было бы несправедливо». О, теперь она отлично понимала, что он имел в виду. Если бы она могла кому-нибудь рассказать… Но некому. Свободу и раскованность она чувствовала только с ним, но эта свобода обращалась еще большей замкнутостью, когда он уходил. Ох, если бы она могла кому-нибудь рассказать…
И она рассказала, но кому!
Выдался совершенно гнусный день — надо было работать, а Элизабет не могла себя заставить. Просидела битый час в библиотеке, тупо уставясь в книгу, но думала только о нем. Наконец она сдалась и отправилась в клуб, в надежде встретить там его. Но там его не оказалось, и она побрела к «Крысиному дому», ревнуя Яна к его работе и завидуя его увлеченности наукой. Он мог оставить ее ради своей лаборатории, забыть о ней. Для нее же все дышало им: книги, которые она читала (пыталась читать), пища, которую она ела (пыталась есть, так как утратила аппетит), каждая мелочь, каждый поступок, даже сон. Он часто посещал ее сны — почти узнаваемый сгусток теплой темноты.
В тот проклятый день она так и не встретила его. Конечно, он пребывал в своем мире, куда она не допускалась. Раздраженная и раздосадованная, Элизабет вернулась домой и легла на постель, пытаясь сделать запись в дневнике. Она давно уже отказалась от мысли писать стихи. Жизнь острее — придумала она себе оправдание и купила записную книжку, решив вести дневник. В нем она будет писать ему письма, словно нанося на карту полет своего сердца. Впрочем, уже покупая книжку, она знала, что из этой идеи ничего путного не выйдет — она могла жить только Яном, а не записями о нем.