Рассвета луч
касается ведра.
Он нарисован
кистью маляра.
А ветер, — вершины шевеля,
Дохнет-то розами, то керосином. —
В зеленом,
розовом,
лиловом,
синем
Под люлькой колыхается
земля!
Хохочет малый
На доске скрипучей.
Внизу — земля,
а под рукою —
тучи.
Как яйца в пасху, размалевать их.
Он смог бы кистью,
если бы не лень.
Белит маляр,
покуда краски хватит,
Весь белым, синим
перемазан
день!
И мне бы так,
размашисто,
с утра
Торчать в просторе
вроде маляра,
И малевать,
влезая на леса,
Цветами радуги,
набором новым:
Зеленым,
синим,
розовым,
лиловым!
... Покуда черным
не зальет глаза.
1944.
Оно стучится, до захвата духа,
Оно стучится — глубоко, глухо —
Ведь грудь моя, как шахта, глубока.
Пусть врач к спине
прикладывает ухо,
Там ухает и ухает
кирка.
Я спать хочу... А там не слышат больше,
Там все стучат, все чаще, сгоряча:
Какой-то
обезумевший
забойщик
Все рубит, между ребрами,
сплеча!
Не жилы, то проходят коридоры,
Где гул один, где темноты потоп...
Трещат с натуги
ребровы
распоры.
А он все рубит,
чертов углекоп!
И мыслей, мыслей там лишь вереница,
Закравшееся, пасмурное, там
Под сводами
отчаянье
таится.
Как взрывом угрожающий
метан...
Пусть не пройдет подземного грозою,
Кладя молчанья вечную печать.
Пусть не зальет — грунтовою слезою;
Потом попробуй помпой откачать!
Пускай идет — из глубины — все чаще —
Горючий уголь песни настоящей.
Чтобы над ним, над рдеющим от муки,
Над черным, раскаленным добела,
Ты обогрела
зябнущие руки,
Когда Россию
вьюга
замела.
1946.