И на моих строк звенящий звук,
Как на падаль воронье, слетится
Разное кандидатье наук.
И тогда-то, друг,
Собрат мой славный,
Я и ты, тучей навесной,
Встретимся опять, уже на равных,
Где-нибудь на сквере, в час ночной.
Не из ямы там или из гроба,
А с глухих высот небытия.
Господи, да мы убиты оба:
Пулей — ты,
замалчиваньем — я.
И теперь у нас один хозяин,
И ему, Господь он или бес,
Как и в юности, вызов бросаем,
Для поэзии сбежав с небес.
Ты осклабишься: «Черт или Бог,
Взгреет, что посмели отлучиться».
А ты кинь ему в лицо,
Кульчицкий,
Снова — горсть —
своих корявых строк!
1967.
Дыханью пар и домовитость избам
Ты вновь даешь, морозная зима, —
Когда метель
сверкающим батистом
Застелет даль, дороги и дома;
Когда наутро,
скатываясь круто,
Пригорок расчертили полоза,
Где пни идут, как будто лилипуты,
Ушанки снега
сдвинув на глаза;
Где, заглядевшись в небо исподлобья,
Отяжелев от неподвижных дум,
Огромный бор
нахмурил брови-хлопья,
Как седовласый сказочный колдун;
И тонко воздух дребезжит морозный,
Где ест пила высокую сосну,
И, ахнув,
медленно ложатся сосны
В пуховую глухую белизну.
И, белополье заливая с неба,
То не заря восстала ото сна,
А щеки неба
пригоршнями снега
Натерла даль
до жаркого красна.
Белым-бело... Перемело у дома.
Зима, зима, лесные терема...
Родная, ты мне сызмала знакома!
Как ты неузнаваема,
зима!
1947.
Я так люблю ходить чуть свет
по белые грибы.
Завидуя,
глядят вослед дорожные столбы.
Рассвет! — произнести боюсь,
сказать боюсь о нем.
Его б нарезать, как арбуз,
да пить его, ломтем.
Вбрести в кустарники не лень,
в лесные острова,
Штаны замочит до колен
глубокая трава.
Здесь лес вздымается, могуч.
Века, не зная сна,
О ветрености
быстрых туч
здесь думает сосна.