Нижний горизонт (Зиновьев) - страница 80
—; Ты готов? — очередной раз спросил Петрович. — Шекспир у тебя лучше получается…
— Нет. Да-да, — сдавленным голосов произнес Хвостов.
В мемуарах какого-то театрала Евгений Сергеевич читал — новички от волнения на сцене вытворяют такое, что уходят осыпанные цветами. И сразу на ведущие роли! — подобное случалось в театрах во все времена. Сейчас, быть может, тоже…
Петрович пошел объявлять Хвостова, а он, сдерживая внутреннюю дрожь, выглянул сквозь щелку в зал. И увидел на первом ряду Петю-киномеханика. Тот иронично улыбался и рассказывал что-то сидящему рядом… Сереге. А чуть поодаль сидел Корнеич. Еще рядом — актер с бледным лицом, что жаловался на жизнь главрежу. Пете наплевать, что Хвостов не спал ночь, заучивая текст, он громко скажет: «Вранье!» И Корнеич скажет. Серега плюнет прямо в лицо, а женоподобный актеришко захихикает. А вот еще «друг» Профура — отомстит за своего «человечка», ох отомстит сейчас! И Серегин бригадник с завода тоже здесь — этот громче всех засвистит и швырнет что-нибудь, хотя подобные действия запрещены в советских театрах. Эх, надо было дать икру, ведь для больного…
Обмерев, Евгений Сергеевич прижался спиной к стене. Он не шептал, не махал руками Петровичу — просто стоял. Прошла секунда. Нисколько не удивившись, даже не повернув головы, Петрович сказал громко в зал:
— Продолжаем нашу программу! Арию мадам Баттерфляй из оперы «Чио-Чио-сан» исполняет врач поликлиники…
Евгений Сергеевич побрел назад в фойе. У него сильно болело сердце. Он шел по лестнице, потом по коридору мимо буфета… Ему казалось, что во всем здании театра стоит запах кухни.
Повести
Коляй — колымская душа
Вопрос, как жить, Коляя волновал до тех пор, пока он ждал от жизни чего-то необычного и радостного, надеялся, что в один светлый день придет ласковый и мудрый дядя и все объяснит, всему научит. Потом понял: у всех своих забот через край, каждый сам творит свою судьбу. И сразу на душе стало легче, потому что стало ясно, что надо делать.
Мать отнеслась к его решению как полагается — всплакнула, конечно, потом выкурила полпачки папирос и, накинув драный платок, убежала к соседке.
Коляй улыбнулся, покрутил головой и вышел на улицу. Поставил на крыльцо рюкзак и подошел к конуре. Чаун рвался с привязи, поднимался на задние лапы и, поскуливая, норовил лизнуть в лицо.
— Ну, — присел возле него Коляй, — давай тут… Уголька я вам привез, сохатина еще есть — не скучайте…
Пес был хороший, и бросать его было жаль. Но как с собой брать, если не знаешь, где завтра спать придется? «Васьки-якута нет, ему бы оставил, — подумал Коляй, — ничего, через год заберу вместе с ружьем!»