— Обри, — сказала его приятельница, — я не подозревала, что вы поэт, иными словами, можете говорить безрассудные вещи без смеха. Думаете, все это может отразиться на жизни Баррингтонов?
— Было бы жестоко думать о старине Джеффри, таком прямом, чистом и честном парне, что он не мог бы победить дурных мыслей. Я только подумал, что, если кто-нибудь женится на обезьяне, он может принимать ее за человека, только пока не увидит ее собратьев в клетке.
— Бедная маленькая Асако, моя последняя приемная дочь! — воскликнула леди Эверингтон. — Право, Обри, вы уж слишком грубы.
— Я не хотел этого, — сказал тоном раскаяния Лэкинг. — Она чрезвычайно милое маленькое создание, похожее на котенка, но я считаю неблагоразумным, что он везет ее в Японию. Ее восточные инстинкты могут проявиться самым неожиданным образом.
Наступила весна, время порывов, когда мы легче всего подчиняемся внезапным движениям сердца. Даже в сухом климате Египта пронеслись потоки дождей, как стаи перелетных птиц. Асако Баррингтон почувствовала их свежее влияние и вместе с тем влечение к новому и к новым местам. До сих пор у нее замечалось мало склонности посетить страну своих предков. Но теперь, возвращаясь от храмов Луксора, она совсем неожиданно сказала Джеффри:
— Если мы поедем в Японию теперь, мы как раз поспеем, чтобы увидеть цветущие вишневые сады.
— Как, маленькая Юм-Юм, — вскричал в восхищении муж, — вам надоели уже фараоны?!
— Египет очень интересен, — поправилась Асако, — поразительно это величие тысяч и тысяч лет. Но оно наводит грусть, не кажется вам? Думается, что все здесь умерли давным-давно. Хорошо бы увидеть опять зеленые поля, правда, милый Джеффри?
Голос весны говорил ясно.
— И вы в самом деле хотите ехать в Японию, милая? Я ведь в первый раз слышу от вас об этом.
— Дядя и тетя Мурата в Париже не раз говорили в это время: «Если теперь вернуться в Японию, мы как раз застанем цветение вишни».
— Почему, — спросил Джеффри, — японцы так много думают о вишневых цветах?
— Они очень изящны, — отвечала его жена, — настоящие снежно-белые облака; кроме того, говорят, что эти цветы — души японцев.
— Так вы будете моим вишневым цветочком, хорошо?
— Нет, не женщины, — возразила она, — это мужчины — вишневые цветы.
Джеффри засмеялся. Ему казалось нелепым сравнивать мужчину с хрупким цветком, с его преходящей красотой.
— А как же японские дамы, — спросил он, — если цветы — мужчины?
Асако не знала, чтобы особый цветок символизировал их прелесть. Она выразила предположение:
— Кажется, бамбук, потому что женщины должны склоняться, как во время бури, когда мужья сердятся. Но, Джеффри, вы никогда не сердитесь. Вы не даете мне случая сделаться бамбуком.