Однако молодой Камимура, осведомившись о происхождении богатств Фудзинами, вычеркнул бедную Садако из числа претенденток на брак с ним.
Это было большим разочарованием для Фудзинами и больше всего — для честолюбивой Садако. На минуту она заглянула через приоткрывшуюся дверь в блестящий свет высшей дипломатии европейских столиц, бриллиантов, герцогинь и интриг, о котором читала в иностранных повестях, где все богаты, блестящи, безнравственны и утонченны и где женщины играют даже более важную роль, чем мужчины. Это был единственный мир, чувствовала она, достойный ее талантов; но мало, очень мало японских женщин, едва одна на миллион, имели хоть какие-нибудь шансы войти в него. Этот шанс представился Садако, но только на один момент. Дверь захлопнулась, и Садако острее, чем прежде, почувствовала пустоту жизни и горечь судьбы женщины в стране, где господствуют мужчины.
Ее кузина Асако, имевшая, по счастью, эксцентричного отца и получившая европейское воспитание, была обладательницей всех этих выгод и опытности, о которых японские девушки узнают только через посредство книг. Но эта Асако-сан была глупа. Садако поняла это после нескольких минут разговора на обеде в «Кленовом клубе». Она была добрая, милая и наивная; право, гораздо более японка, чем ее просвещенная кузина. Ее безусловные уважение и любовь к большому, грубому мужу, трогательная привязанность к отцу, лицо которого она едва помнила, и матери, о которой ничего не знала, кроме имени; ведь такие черты характера — принадлежность скромных японских девушек, из «Великого поучения женщины», этой знаменитой классической книги для японских девиц, проповедующей подчинение женщины и превосходство мужчины. Это тип, уже ставший редким в ее собственной стране. Асако ничего не имела общего с мыслящими героинями Бернарда Шоу или решительными и мужественными девами Ибсена, духовное родство с которыми чувствовала в себе Садако. Асако, конечно, просто глупа. Она разочаровала свою японскую кузину, которая в то же время завидовала ей, завидовала прежде всего ее независимости и богатству. Она заявила своей матери, что в высшей степени неестественно, чтобы женщина, и особенно молодая, имела так много денег, и притом своих собственных. Это обязательно испортит ее характер.
Между тем знакомство с Асако могло бы дать непосредственное, из первых рук, знание европейской женской жизни, которая так сильно влекла мысли Садако, этого почти невероятного мира, в котором мужчины и женщины равны, имеют равные имущественные права, равные права в любви. Асако должна была видеть довольно, для того чтобы разъяснить все это; если бы только она не была глупа. Но ясно, что она никогда не слыхала о Стриндберге, Зудермане или д’Аннунцио; и даже Бернард Шоу и Оскар Уайльд были незнакомыми ей именами.