Стыдно стало стрелять второй раз и смешно, что Петрович так прытко кинулся к нему на выстрел.
День работали здорово, молча. Точно забыться в работе хотели.
Выколупывал из трещин Петрович тягучую желтую проволоку. Любовался фигурными узорами — старый был приискатель.
— Так за всех, говоришь, стараемся, Тоболяк? Правильно это ты! Никому, кроме всех, забота наша не надобна…
— Не теперь, так зимой найдут, — убежден Тоболяк, — карагасы расскажут.
— Может, Михайла, и страдаем за всех?
И, подумав, прибавляет:
— Не зря бы было. Отстрадались одни — и с кона долой! А другие — живи хорошо…
— Может, и так, — всерьез соглашается Михайла.
Ночь проходит, и опять перед зарею тухнет ветер. К заре обратившись, стоит на коленях Петрович и молится вслух несвязной и древней молитвой:
— Господи, боже наш!.. Сил повелитель — не преткнешь ноги своей о камень… Победиши аспида — василиска, спаси меня, господи, от темной ночи, от беса полуденного, от стрелы летящей и от злого, лихого человека спаси, сохрани меня, боже!
Плача и всхлипывая, подходит к Тоболяку, уныло сидящему на лодке, и признается:
— Михайла… лихой я человек. Ведь я сухари утопил. Не хотел тебе золота дать и потрусил. Убей меня, Михайла, из винтовки.
— Ну-ну… — сказал Тоболяк, — дурачок! Сухарь бы нам вот как сейчас годился…
Темнота промокает рдяными пятнами, бродит восход за шкурами туч, и тысячной птичьей стаей оживает в туманах буря.
Жесткий корень поел Петрович и плевался:
— Невкусный он, Михайла, горький…
Шел пить и терял трясущейся ладонью воду. Пили часто.
Часы просмотрел Тоболяк на волны, пока глаза не потускнели.
За эти часы две морщины ко лбу припали, так и не разошлись.
— Камень ты, а скажешь, — приговаривает Петрович и с натугой выбивает в утесе надпись. Только тяжелая стала кайла, ох, тяжелая!
Окончив, садится-валится на щебень и удовлетворенно читает: «Здесь жила. Пошла на полдни».
Теперь понимающий разберется, куда девалась жила.
А потом, шатаясь, роняя кайлу из слабой руки, долго трудился и прибавил:
«Нашли для всех Тоболяк Мишка да Мартьянов».
Ниже поставил: «Петрович». И очень довольный улыбнулся.
Позже пришел Михайла и одобрил:
— Ладно сработал… Дельно.
А пока Петрович с любопытством привыкал к тому новому, что принес на лице своем Тоболяк, тот говорил:
— Бросай занятия, парень. Силу не трать. И так у нас с тобой ее, как у курицы… А утром поедем — опять работа.
— Понятно, поедем, — ответил Петрович и, морщась, подымался:
— Спину-то… и не протянешь!
Последнюю ночь сидели у яркого пламени и слушали, как в котле закипала вода. Перед этим разбили приклады винтовок и ручки ненужных теперь инструментов. Промокшими прутьями и тряпьем добавили костер. Сжигали все, сушились и грелись.