Я ерзаю на сидении все десять минут пути, периодически бросая взгляды на заднее сиденье, где сидит малышка, пристегнутая к своему креслу. Должна ли я была сесть сзади вместе с ней? Как, черт возьми, должна вести себя мать? Когда мы останавливаемся, он выпрыгивает из машины быстрее, чем я успеваю открыть свою дверь. Я только начинаю поправлять прическу, а Калеб уже успел отстегнуть автокресло и находится на полпути к дверям больницы. Следую за ним внутрь. Когда автоматические двери с шипением открываются передо мной, он уже стоит у поста медсестры.
Она подталкивает к нему стопку бумаг и просит заполнить их. Я протягиваю руку и успеваю забрать их со стойки до него. Он не в том состоянии, чтобы заполнять бумаги. Я направляюсь с ними к стулу и принимаюсь за работу.
Пока он разговаривает с медсестрой, я замечаю, каким обеспокоенным он выглядит. Прекратив заполнять бланки, разглядываю его. Как же редко можно увидеть его таким — уязвимым, обеспокоенным — уголки его пухлых губ опускаются вниз, когда он кивает в ответ на слова медсестры и смотрит на ребенка в автокресле. Он бросает взгляд на меня и вместе с медсестрой исчезает за дверью приемного покоя, не потрудившись спросить, хочу ли я тоже пойти. Не знаю, что мне делать, поэтому отдаю медсестре за стойкой заполненные бумаги и спрашиваю, могу ли я пройти следом за ними. Она смотрит на меня как на идиотку.
— Разве не вы мама?
Мама. Не ее мама или мама малышки — просто мама.
Я смотрю на ее вьющиеся волосы и брови, которые надо бы привести в порядок.
— Да, я утроба, которая выносила ребенка, — огрызаюсь я. Не дожидаясь ответа, захожу в двери приемного покоя.
Мне приходится заглянуть за несколько шторок, разделяющих пациентов, прежде чем я нахожу их. Калеб не замечает моего присутствия. Он наблюдает, как медсестра готовит капельницу для Эстеллы, одновременно объясняя опасность обезвоживания.
— Куда они собираются ставить иглу? — я спрашиваю, так как очевидно, что ее ручки слишком маленькие.
Она бросает на меня сочувствующий взгляд, и затем объясняет нам, что игла будет вставлена в вену на голове Эстеллы. С лица Калеба сходят все краски. Он не сможет смотреть на это, я его знаю. Я важно выпрямляю спину. По крайней мере, от меня может быть какая-то польза. Я могу остаться с ней, пока они будут делать эту процедуру, а Калеб будет ждать снаружи. Я не брезглива и не склонна к слезам, но, когда я предлагаю этот вариант, он холодно смотрит на меня и говорит:
— Я не собираюсь уходить и оставлять дочь в одиночестве только потому, что чувствую себя некомфортно.