– А ты не прост, Трир, – улыбнулся Хильдебальд. – Ступай и сделай так.
Глава 4
Бескрайние монгольские степи. Весна в этом году, опять выдалась ранняя, жаркая и засушливая. Трава, не успевшая, как следует взойти, была уже зелено-желтого цвета, выжигаемая нестерпимым солнцем, и тянулась до самого горизонта. Заяц-толай, выползший из норы в поисках еды, потерял бдительность и не заметил стелящуюся тень по земле. Стремительным броском беркут вонзил ему острые когти, прямо в голову. Проверив, что жертва не шевелится, беркут разбежался и снова поднялся ввысь, принявшись кружить в синей вышине над жертвой. Через какое-то время на горизонте показалась точка, которая по мере приближения приобретала очертания человека, появление которого, видимо и ожидала птица.
Человек подошел к убитому зайцу, присел на одно колено и откинул накидку, закрывающее лицо от слепящего солнца. Взору явилось худое морщинистое волевое лицо седой женщины. Старуха подняла голову кверху и свистом позвала беркута. Ловкими и уверенными сильными движениями, не по годам, она вспорола зайцу живот и выпотрошила все внутренности на землю.
– Ты уж прости меня, Октай, что не даю его тебе, на растерзание, а то ты всю шкуру испортишь.
Старуха отодвинула в сторону беркута всю требуху, и беркут, размахивая крыльями, подскочил к куче и начал жадными рывками раздирать и заглатывать пищу.
Скудная растительность, недостаточная для прокорма скота вынуждала становище кочевников опять сниматься с места, и пускаться в поиски, более плодородных земель. Долгие скитания и переходы с одного скудного места на другое, и так уже третий год подряд.
Можно было, конечно, двинуть в сторону Байгаал-далая – Большой воды, но племя было слишком малочисленно, чтобы оказать хоть какое-то давление, на другие, более удачные племена, чтобы те поделились своим охотничьим ареалом. Поэтому и приходилось выбирать из того, что было в засушливых степях. Вот так они и застряли в двух-трех днях перехода к большой воде.
Уныние, которое было непременным спутником этого племени, на третий год лишений и скитаний уже переполнило чашу терпения, и сменилось непременным желанием найти виновных во всех этих несчастьях. Этим виновным оказалась шаманка Цэрэн, которой и вменили все неудачи и невезение племени, за то, что она, несмотря на все свои камлания и привороты, так и не могла призвать на иссушенную землю, хоть самого маленького дождя.
Её даже хотели прогнать из племени, но поскольку других шаманов в племени не было, – ей было разрешено остаться, но свою юрту она должна была ставить, в некотором отдалении от становища. Цэрэн была крайне нелюдимой, и мало с кем разговаривала без особой необходимости, и поэтому решение, жить отдельно от всех, её даже обрадовало.