— Нет, обязан, — возразил Бруно твердо и, перехватив его взгляд, усмехнулся. — Что? В чем дело? Непривычно слышать от меня напоминание о том, о чем я до сих пор молчал?
— Вот об этом, к примеру? — уточнил Курт, вскинув руку в перчатке; тот рванул ворот рубашки, открыв плечо, и полуобернулся к нему спиной.
— Нет, вот об этом, — пояснил Бруно негромко, и он умолк, глядя на широкий, в ладонь, старый шрам ожога — от плеча до лопатки. — У меня теперь тоже, знаешь ли, есть своя Печать. Когда я тащил тебя по первому этажу — уже беспамятного, сверху рухнула балка. Горящая. Эта дерьмовина к черту разнесла бы тебе череп, если бы я не подставился, не говоря о том, что из тебя получился бы первоклассный инквизитор на ребрышках. Я молчал об этом — до сих пор. Я терпел все, от насмешек до мордобоя, но, как ты сам сказал, сколько еще я должен расплачиваться за старые грешки? Спасенная жизнь, как мне кажется, ценнее попорченной шкуры, посему я с тобой расплатился даже с лихвой и, черт возьми, ты мне — обязан!
— Я это запомню, — спокойно на удивление себе самому ответил Курт. — И раз уж мы снова подняли эту тему, раз уж начали говорить открыто… Я тебе благодарен. Всегда был благодарен. И именно потому дам совет от чистого сердца: не связывайся с Конгрегацией. Ты многое узнал за этот год, сказал ты; Бруно, ты и половины не знаешь. А когда узнаешь, будет поздно.
— Я знаю довольно для того, чтобы не послушать твоего совета.
— Как угодно, — вздохнул Курт, отмахнувшись. — Ты взрослый человек и отвечаешь за себя сам, а я — отвечаю за себя и за то, что делаю, посему оставь свои попытки направить меня по прежнему пути… Желаю успехов на новом поприще. А теперь выйди из моей комнаты — я хочу спать.
Подопечный вышел, ничего более не сказав, и так же, не прощаясь, тем же вечером покинул дом матушки Хольц, перебравшись в общежитие Конгрегации в Друденхаусе. Спустя день идейный осведомитель из университета упомянул, что в студенческом трактире произошла драка между Бруно и кем-то из завсегдатаев; причины остались неназванными, однако услышанный осведомителем выкрик «изуверов прихлебатель», направленный в сторону подопечного, наводил на вполне конкретные мысли. Студенческое сообщество и Кёльн вообще поделились на три неравные части: на тех, кто полагал следователя, доказавшего невиновность задержанной, изменником, тех, кто искренне в нее поверил, и тех, кто предпочитал пожимать плечами, говоря, что судить — не их дело. Сам осведомитель, сдав сведения, еще долго переминался с ноги на ногу, договаривая ненужные детали, и явно ожидал услышать ответ на свой невысказанный вопрос. Когда же, наконец, на вопрос, заданный уже прямо, Курт попросту бросил «не твое дело», тот почти презрительно отозвался «понятно» и, не откланявшись, вышел. Более никто из тайных сослужителей Конгрегации в Кёльне к нему ни разу не являлся, при встрече отводя взгляд и делая вид, что не замечают идущего посреди улицы майстера инквизитора.