Понимал. Но ничего с этим не делал. Потому что боялся изменений, не был к ним готов.
Наверное, для знакомых Муссы было бы странно услышать, что он так сильно может чего-то бояться. Но все было именно так. Особенно его пугало собственное навязчивое желание открываться перед этой женщиной. Он то и дело, словно очнувшись, ловил себя на том, что рассказывает Элоди о детстве, о том, что испытывал, когда родители объявили им, что расходятся, о том, как переживал, и насколько было больно. А потом, устыдившись собственной откровенности, он резко закрывался от нее и даже становился грубоватым, но Элоди никогда не настаивала и не осуждала его. И это еще больше усиливало его тягу к ней, просто болезненную нужду тела и души в ее присутствии.
Но его натура противилась такой полной близости, и каждый раз он со злостью гнал от себя желание просить Элоди о большем. Иногда ему даже казалось, что он ненавидит эту женщину за ту власть, что она над ним имеет, не прикладывая для этого никаких усилий.
Но, пожалуй, самым страшным кошмаром для него был тот, в котором он все же решается просить Элоди быть с ним, вручая свою жизнь в ее руки, а она отвергает его, не посчитав достойным. Подобные мысли приводили его в настоящую ярость, вызывая немедленное желание просто поглотить ее, захватывая и подчиняя.
Мусса перевернул еще жесткое от неутихшего оргазма тело Элоди на живот и накрыл собой, прижимая ее ладони к постели своими руками и полностью обездвиживая и подчиняя.
– Элоди, сладкая моя, ты меня делаешь безумным, – прошептал Мусса, вторгаясь в ее дрожащее тело и ненавидя в этот момент даже этот тончайший слой латекса, что разделяет их. – Когда я в тебе, мне кажется, могу просто перестать дышать и мне ни хрена от этого не страшно. Хочу упиться тобой до онемения, до смерти.
Слова срывались с его губ совершенно естественно, потому что потребность излить на эту женщину весь поток не только плотского желания, но эмоций, что уже нестерпимо распирали сердце, была уже неодолимой. Его рывки в ее тугие глубины были жесткими, а звуки, что рвались изнутри, почти нечеловеческими.
– Скажи, что ты принадлежишь только мне! – рычал он в затылок Элоди, посылая себя в ее тело все резче. – Скажи, что моя!
– О Господи! Мусса-а-а-а! – бессильно извивалась под его тяжестью Элоди, окончательно срывая ему крышу. – Я твоя!
– Да, Элоди, ты моя! – безумствовал он, балансируя на самом краю. – Я заставляю тебя кричать и наслаждаться! Для меня ты кончаешь! Ты моя! Моя!
Элоди сжала его внутри так жестко и мучительно-сладко, что он, хрипя, впился в ее плечо зубами, пытаясь удержать остатки сознания, тогда как тело содрогалось в диком, иссушающем оргазме.