— Я улавливаю эфир твоих образов. Чувствую эманации. Настроение. Если захочу, то смогу увидеть все, чем ты занималась в ближайшие десять лет, ведь ты понятия не имеешь, что такое экранирование или сферозащита. Так что да, я уверен, ты не станешь у меня воровать.
Пошел в душ, бросив быстрый взгляд на хронометр.
— И если решишь уйти, захлопни дверь. Я не расстроюсь.
* * *
В доме горел свет, и я постоял, раздумывая, не ошибся ли адресом. Конечно, не ошибся, просто снова забыл о девчонке. Все-таки, наши воспоминания живут своей собственной жизнью. Когда хочешь что-то забыть, хочешь до отчаяния, до темноты, до червей, грызущих голову, это оживает снова и снова, врывается в твою реальность, заменяя собой повседневность. А сама реальность стирается, исчезает и становится несущественной.
Вот и я снова забыл о реальности.
И о девчонке с синими волосами.
Постоял и пошел вдоль ограды, обходя дом, в окнах которого гостеприимно горел свет. И даже пахло по-другому, чем-то живым. Не уверен, что мне это нравится. Торец дома упирается в стену соседского сада и увит виноградом. Я подтянулся, схватился рукой между двумя шипами, укрытыми тьмой, поставил ногу в углубление, невидимое для непосвященных. Перемахнул через ограду и спрыгнул в глубине сада. Прошел под низко нависшими ветвями деревьев и встал у окна, рассматривая дивную картину.
«Валькирия» в тех же штанах, закатанных до худых острых коленок, той же зеленой кофте, открывающей живот, стоит у камина, выгребая золу и громко напевая какую-то песенку без смысла и рифмы. Мой дом, привыкший к тишине и покою, морщится от недоумения и презрительного осуждения, косится циферблатами хронометров и возмущенно трясет занавесками, требуя удалить источник шума.
В целом я с ним согласен.
Приоткрыл дверь террасы, тихо прошел сквозь спальню и встал за спиной Лили, рассматривая позвонки ее хребта, выпирающие, когда она наклонялась.
— … Твои руки, твои губы, снова-снова… — напевала девчонка, старательно орудуя в черном нутре камина. Слухом и голосом природа ее явно не наделила, зато упорством — вполне. — Губы-губы… Руки…
Она чихнула, не успев убрать голову, и черная сажа облаком взметнулась в камине.
— Дрянь ты, — обижено сообщила золе Лили и села на пол. Повернула голову. Ойкнула, увидев меня.
К вспотевшим волосам и лицу прилипла сажа, короткие волосы снова торчали иглами, делая девчонку похожей на дьяволенка.
— Мыли-мыли трубочиста, чисто-чисто… — пробормотал я.
— Чего? — не поняла она.
— Ничего.
Я пошел на кухню, надеясь, что она тихо уберется, пока я отвернулся. Но, кажется, я переоценил понятливость «валькирии».