Он молчит и еще ниже опускает голову. Геза перевязывает пограничника.
— Не больно наступать? — спрашивает он солдата.
Тот устремляет на него благодарный взгляд. Мы не оставим их здесь.
— Сюда дотащился кое-как. Вырежу себе палку, и полный порядок.
— Где-то здесь отцовская палка, — говорит Геза, — сейчас поищу. — Он выпрямляется, трет поясницу. — Повреждены мягкие ткани, — объясняет он. — Пуля прошла навылет, и это его счастье. Я наложил ультрасептиловую повязку, но если состояние ухудшится, придется сделать ему инъекцию.
Дешё поднимает из кучи автомат.
— Давайте отнесем в дом. Запрем дверь и, если понадобится, сможем отчитаться.
— А как с трупами?
— Где-нибудь доложим, чтобы их похоронили.
— А куда сейчас?
Галлаи чертыхается.
— Во дворец, куда же еще… Вы что, забыли?
Как же, забыли! Я готов бежать туда, сбросить с себя опостылевшую форму, переодеться в штатское и — немедленно в город, теперь мне все нипочем, с чем бы ни пришлось там встретиться. Я жив, могу идти куда угодно, это же замечательно, все во мне ликует — необузданно, безгранично — от одной мысли, что я остался жив.
— Пошевеливайтесь, — тороплю я остальных, растянувшихся длинной цепочкой.
За мной идет Дешё, потом Геза, Галлаи, Шорки, Тарба, Фешюш-Яро, ефрейтор, поддерживающий раненого; замыкает шествие третий пограничник, то и дело озирающийся по сторонам. Да не бойся ты, ослиная голова, теперь мы и за тебя сумеем постоять. Среди стогов на гумне валяется труп лошади, куда ее ранило — не видно, а может, загнали до смерти; в добротном, на швейцарский манер построенном хлеву ревут коровы, нигде ни души, двери батрацких домишек закрыты, только кое-где из труб поднимается чуть заметная струйка дыма. Но тут мы услышали шум и, застыв в оцепенении, увидели, как из дворца один за другим выскакивают солдаты — те, что идут вслед за передовыми частями… Черт возьми, быстрее назад, за стога, но уже поздно, над головами у нас свистят пули. В один миг нас окружают, дулами автоматов заставляют поднять руки. Дешё тщетно пытается что-то объяснить, они и слушать не хотят, требуют, чтобы мы подняли руки, нечего, мол, тут рассуждать. Вот гак влипли! Что же теперь с нами будет? Они снуют вокруг нас, спорят между собой, мы тоже пытаемся что-то объяснять; в нос мне ударил запах пороха, чем же все это кончится?.. Фешюш-Яро недоумевающе таращит глаза, не в силах что-либо понять. Наконец из дворца выходит чуть подвыпивший сержант, среднего роста, из-под шапки выбивается прядь кудрявых волос, на груди гимнастерки жирные пятна, автомат за плечом, с пояса свисает похожий на саблю клинок с медной рукояткой. Один его ус топорщится, другой свисает вниз, и он нещадно дергает его, словно это не его, а чей-то чужой щетинистый пучок. Он не спеша обходит нас, с таким довольным видом, будто захватил целую отару овец. Прямо-таки наслаждается нашим беспомощным положением. Презрительно произносит «офицеры», это слово и я понимаю; стало быть, прежде всего хочет дать нам понять, насколько ему ненавистны вражеские офицеры. Но вот он наконец бросает что-то злобное в лицо Дешё.