Ее спина нервно молчала. Я открыла очередную бутылку и с упоением продолжила:
- Да, в одной квартире. Полина работала в редакции вполне раскрученного дамского журнала, на страницах коего довольно часто появлялись милые женские рассказики, написанные ею же! Уфф... – Я перевела дух, - Вполне возможно, что за должность в журнале ей пришлось переспать с главным редактором, то есть редакторшей конечно, но сей момент к нашему повествованию не относится. А...
- Прекрати... – будто кнутом стегнула, но меня было не остановить.
- А что же креолка? О! Это самый замечательный хеппи-энд, господа! Самый хеппиэндный хеппи-энд! Она дарит ей цветы и целует руки, ерошит волосы и варит кофе по утрам. Она у ног ее. Она привязана к ней. Невидимой, но прочной нитью. От сердца к сердцу. И когда раздается удар на одном конце нити, на другом – болезненный спазм. Ибо не бьются сердца их в такт. Тук-тук...
Я устала говорить - покатил кураж в обратную сторону – запрокинула голову и закрыла глаза:
- Тук... тук... тук... тук... пииииииииииииииииииииии...
Я услышала, как Полина развернулась на стуле, и почувствовала ее горячий взгляд. На мне образовывались дымящиеся воронки в тех местах, на которые она смотрела. Бах! – рана на губах, я слизнула кровь. Бах! – дырка в щеке - ерунда! Не смотри мне в глаза, только не смотри мне в глаза! Я хочу увидеть Ее. Еще раз. Пусть последний. Не смотри мне в глаза... Не смотри на руки мои... Я хочу любить Ее, любить этими руками, как когда-то... Любить руками и видеть, как Она отдается этим рукам, видеть, как плавится страстью тело Ее, как искажается лицо Ее сладкой судорогой оргазма... Бах! – прошито насквозь плечо. Бах! – в сердце. Навылет. Полина встала и вышла из комнаты, шелестя тетрадью. А я слушала, как затягиваются на мне раны, саднят, зудят, покрываются коркой запекшейся крови моей. Открыла глаза – вижу. И руки целы. Пронесло на этот раз...
- Как же ты ошибаешься, - сказала она из-за двери, будто выстрелила вдогонку. Расплылось под лопаткой алое пятно...
- На счет редакторши? – съязвила я.
- На счет всего...
Мне надо было дожать, довести ее до правды. Докапать так, чтобы переполнилась чаша ее терпения и полилась бы истина, пенясь обидой и неприязнью. Но – пропал хмельной азарт, навалилась мне на плечи равнодушная усталость, опечатала молчанием мои уста. Я прошептала:
- Да к чертям всё, - и пошла спать.
...
Иногда Полина режет меня. Когда лава в ее взгляде остывает, а ей лень раскочегаривать эту топку, она берет стальную заточку, изготовленную за многие месяцы в камере одиночного заключения, и начинает резать по живому: