— Премного благодарны.
— Мой тебе совет, Павел Тимофеевич: в следующий раз, когда ЛЮБОВ покажется, перекрестись сперва.
— Пробовал. Не помогает, — усмехнулся местный и все с той же развальцей направился обратно к столику, затянув глумливо:
Ты, конек вороной,
передай, дорогой,
что я ба́бов люблю, даже очень…
«Тьфу, пакость!» — исподлобья блеснул глазами Барон и вполголоса выругался по матери.
Вот они, нюансы существования на полулегальном положении: в иной ситуации он бы этот рубль галичскому птенчику в глотку, под самый кадык затолкал. Но сейчас останавливала просчитываемая на раз-два вероятность загреметь за драку в местную ментовку. Оно, конечно, не впервой, отбрехался бы. Да только греющая карман без малого тысяча рублей в крупных купюрах могла вызвать у мусоров законные вопросы об источнике происхождения.
«И ведь какую песню испоганил, чертила! — снова ругнулся Барон. — Словно нарочно. Все былое отпускное настроение — коту под хвост».
И вновь навеянные теперь уже песней воспоминания встали у него перед глазами.
Все то же озеро. Тот же берег.
Вечерний костер. Пущенный по кругу котелок с травяным настоем.
Спокойная усталость.
И негромкое пение Митяя под аккомпанемент гармошки и на мотив с детства любимой Юркиной «Там вдали, за рекой»:
…И летит над страной этот ветер родной,
И считает он слезы и раны,
Чтоб смогли по ночам отомстить палачам
За позор и за кровь партизаны…
Ленинградская область, апрель 1942 года
…Ночь упала темна, не светила луна,
Лишь у рощи костер разгорался —
Там фашистский обоз полетел под откос
И на собственных минах взорвался…
Неумелое владение трофейным инструментом с лихвой компенсировалось задушевным, до комка в горле, исполнением. Партизаны молча слушали, не решаясь подпевать. Сидящая рядом с Юркой Анфиса украдкой смахивала слезинки.
Возле рощи густой над дорогой большой
Золотистая зорька вставала,
Дождь и ветер утих, а на листьях сухих
Груда мертвых фашистов лежала.
[22]— Хороша песня, да сухое горло дерет!
К костерку подгреб Битюг и беспардонно вклинился меж сидящих. От него ощутимо несло перегаром, и в следующую секунду сделалось понятно отчего: жестом фокусника Битюг вытащил из-за пазухи литровую, примерно на четверть опустошенную бутыль и обвел народ торжествующим взглядом.
— Матерь Божия! — Митяй оборвал мотив и сдул гармошку. — Мы ж ее ночью на привале уконтрапупили?
— А это той родная сестра. Близняшка. Подставляйте тару, пока наливают задаром.
Партизаны охотно потянулись с кружками, и Битюг степенно облагодетельствовал жаждущих. Правда, наливал больше символически — не то экономил, не то жадничал.