— А я не понимаю. Дым убил мои глаза, и я ничего не вижу.
— Все правда, Некучи, — сказали женщины, — верь ему. Шкуры вытряхать надо, а то вши расти будут. Они вырастут с куропатку, если долго не мыть доски и не вытряхивать шкуры.
— Теперь мы разберем по пунктам, что такое есть болезнь тиф.
— Отпусти нас, Семен Ильич, — говорит Некучи, — нам спать охота.
— Отпусти нас, — говорят женщины, — это сразу трудно понять.
Семка думает. Он нехотя прячет книгу в портфель.
— Что ж, идите, — говорит он, провожая женщин полным горечи взглядом.
Женщины уходят, и только Ноготысый бормочет сквозь сон:
— Нет, не пойду я. Пусть сегодня Вылко пасет. Мне в больницу надо.
Семка сбивает в кучу обгоревшие веточки в костре и с грустью говорит:
— Вот…
И впервые за всю свою небольшую жизнь он с ненавистью смотрит на убогий уют родного чума, на сизую пленку дыма, на шкуры, покрытые бахромой копоти.
— Эх вы, охвостье старого быта, — говорит сердито он и ложится спать.
Всхлипывание и крики женщин чудятся Семке всю ночь. Сны беспорядочные и рваные снятся ему, но неожиданно наступает затишье, и чья-то рука трогает Семку по вспотевшему лбу.
— Вставай, Семен Ильич, — слышит он голос Некучи,- — беда!
Семка вскакивает. В чуме темно, и только белесое пятнышко неба светлеет в мокодане.
— Приехал Ванюта, — шепчет Некучи вздрагивающим голосом, — он заболел, и мы попросили у Ноготысого водки. Ноготысый принес водки и стал ее пить, а стадо без пастуха. Мы пошли за Илько, а он весь черный, хворый. Его водкой кто-то напоил. Что делать? Ты начальник теперь, прикажи Ноготысому.
— Мне только четырнадцать лет, — говорит Семка, — я вовсе не начальник, а такой же, как все.
Но, одевшись и войдя в соседний чум, Семка говорит Ноготысому тоном большого начальника:
— Гражданин Ноготысый! В чем дело?
Ноготысый развалился у костра, и багровое лицо его выражает великое блаженство.
— Ха, — говорит он, — от работы волки дохнут.
Семка наклоняется над Ванютой. Лежа на боку, он глухо, с надрывом кашляет, и желтая тряпка, которую он держит у рта, вся в крови.
— Простыл я, Семен Ильич, — говорит он печально, — вот полежу немного и опять в стадо пойду. Ноготысый не хочет. Надоела мне, говорит, бедная жизнь.
— Поменьше бы пил, сват, да по больницам ездил, вот и заработал бы больше, — беззлобно говорит Некучи.
— Молчи, несознательная! — кричит Ноготысый. — Надоели мне эти проклятые олешки.
— Лежи, Ванюта, — тихо говорит Семка, — в больницу тебя отвезти надо.
И он выбегает из чума, чтобы запрячь нарты.
Но нарты уже запряжены, и на них лежит Илько Лаптандер, и губы его черны, как обугленные. Илько держится рукою за живот и тихо стонет.