…На землю опустился великий покой. В долине тихо, как в церковном
склепе. И когда где-то неподалеку вдруг пронзительно и отчаянно завыла
собака, я даже вздрогнул от неожиданности. Потом снова мертвая тишина
опустилась на оазис, на все это крошечное селение и его жителей, которые
весь день трудятся не разгибая спины, чтобы напоить влагой землю.
Передо мной молчаливо сидит старый изможденный водонос. С семи часов
утра и до полудня, а потом с двух часов до самого захода солнца,
напрягая последние силы, он наполняет все ту же бочку Данаид. И при этом
поет:
Богатство! Богатство!
Перед собой в вади я вижу господина,
он едет мимо меня на лихом скакуне.
Это мой господин.
Мой господин — богатый человек.
Он богат и могуч,
но богатые станут бедными,
ибо и богатые люди когда-нибудь умрут.
Их богатство тоже умрет.
Богатый человек иногда обманывает
бедняка, немножко обманывает.
Но лишь тогда, когда он откажется
от своего богатства и раздаст его беднякам,
он сможет попасть на небо к аллаху!
— Да, у меня много песен, — сказал он мне как-то вечером, — но приходят
они ко мне, лишь когда я работаю.
Он почти то же самое, что раб. Никогда не уезжал из оазиса. Не знает,
сколько ему лет. Не знает даже Корана. Он знает только, что есть некто,
кого называют аллахом, и аллах когда-нибудь сделает его счастливым. Ему
не платят заработной платы, но дают небольшую часть урожая, который он и
его семья помогают выращивать.
В течение полугода, пока не вырос новый урожай, он берет еду, одежду и
немного денег у своего хозяина. На эти деньги он покупает всякую мелочь
у купцов, останавливающихся в оазисе. Зато когда урожай собран, хозяин
по своему усмотрению сокращает причитающуюся водоносу долю. Водонос и
его семья никак не могут свести концы с концами. И наверняка им никогда
не удастся уехать отсюда.
У водоноса есть жена, двое сыновей и дочь. Я смотрю на девушку, и мои
глаза встречаются с ее глазами.
В сумерках они сияют, как звезды. Они зачаровали меня с той самой
минуты, когда я впервые увидел ее. Я почти не замечаю, что одежда ее
состоит из жалких лохмотьев, которые совершенно скрадывают линии ее
тела. Не замечаю и конусообразной соломенной шляпы, похожей на шляпы
тибетских лам. Вижу только глаза.
Как и большинство женщин Аравии, девушка слегка подводит краской уголки
глаз. Но кроме удивительно глубокого блеска, которым краска зажигает
глаза арабских женщин, в ее взгляде какая-то бескрайняя даль, что-то
необыкновенно задумчивое и загадочное… Я никогда не смогу забыть этого
взгляда.
Она работала у колодца, как и вся семья, носила воду в маленьких
бурдюках, поднималась от колодца вверх и снова спускалась… Вверх —
вниз, вверх — вниз…