Цейтнот (Мясников) - страница 23
Рогожкин продолжал свою беседу на художественные темы. Задал пару малозначащих вопросов и перешел к более существенным.
- О Леониде Поляницком что можете сказать?
Копырин поморщился, вопрос ему не понравился, и отвечать на него он явно не был расположен.
- Честно говоря, хорошего ничего сказать не могу, а плохое... Это, конечно, не донос, но что-то неприятное в этом есть. Мне бы не хотелось о нем говорить.
- Не буду взывать к вашим гражданским чувствам, Игорь Сергеевич, не прошу помочь следствию и тому подобное. Леонидом Поляницким занимаются другие. Ситуация сами видите какая, мы вынуждены проверять все и вся, под угрозой дети. Если случится самое страшное - нам этого никто не простит. Анна Георгиевна считает, Леонид способен на похищение и шантаж. Я бы хотел узнать ваше мнение. Возможно, истина где-то посередине.
- В таком случае, вам нечего сопоставлять. Он способен на все. Человек без принципов, без совести, без друзей, без...
- А Худорожкин? Ведь они друзья?
- Жорка большой ребенок. С амбициями, с претензиями, с усами, но ребенок. Ленчик его попросту эксплуатирует. Находит выгодную халтуру, оформиловку и запрягает Жорика. Тот пашет, а Ленчик сливки снимает. У него постоянно какой-нибудь такой дурачок на подхвате. Учит жизни...
- Он тоже, получается, оформитель?
- Получается. У неудавшихся гениев два пути - в дворники или в оформиловку. Видимость свободы с философско-творческим уклоном.
Копырин почесал подбородок и, видимо, решившись - выкладывать, так уж все до конца - стал говорить, оглаживая рыжую бакенбардину.
- Мы ведь ровесники. Мать у него артистка. Была. Замуж выходила раз пять, но это её проблемы. С Ленчиком мы в юношеской театральной студии вместе занимались года два. Я тогда себя искал: лепил, рисовал, на гитаре трынкал и песенки сочинял. И на сцену тоже полез сдуру. Вовремя одумался слез. А Ленчик в артисты пер, как чугунный паровоз, только искры летели. Хотя артист из него, как из вон той кастрюли бумеранг. С третьего раза поступил все-таки в театральный, да и то мама подсуетилась, конечно. Со второго курса вышибли за всякие дела, полную неуспеваемость и абсолютную профнепригодность. Где он только не подвизался с тех пор. Отовсюду гнали в шею. И не скажешь, что лодырь... Не может с людьми работать. Он, если за день кому-нибудь пакость не сделал, то, наверное, спокойно не уснет, до утра ворочаться будет. Из папаши кровь сосал, пока тот ему не купил хату. С мамашей, насколько знаю, вообще лет несколько не разговаривает. А сколько девок... Э, да чего там, подонок - он и есть подонок. В приличный дом на порог не пустят. Вот вы завтра возьмите какую-нибудь картонку, намалюйте зеленкой что угодно, хоть "Слава КПСС!", наденьте форму милицейскую и придите к местным художникам, и то вас эти авангардисты с распростертыми встретят. А Ленчика с лестницы спустят, будь он хоть второй Пикассо. Потому что всем нагадил. Да ещё страсть к дешевым мистификациям и аферам. Лет десять назад, ещё в советское время, подделал лотерейный билет, "волгу" якобы выиграл. Месяц кутил по ресторанам с рыночными кавказцами, за их счет, естественно, не мог решить, кому продать. Потом два месяца синяки заживлял. В другой раз объявил себя создателем и председателем кооператива "Художник", принялся организовывать какие-то аукционы, передвижные выставки. Тогда это модно было. В "Вечерке" интервью на полполосы, шум, гром, аплодисменты. Потом все тихо-тихо заглохло. Свою порцию курицы-славы получил, а больше ему ничего и не надо было. Ладно, прошло месяца два, опять полный ажиотаж, как говаривал дед Щукарь. - Копырину явно доставляло удовольствие описывать эти давние анекдотические проделки проходимца Ленчика. - Короче, выставка в Париже. Леон Поляницкий - уполномоченный центра Помпиду. Никто, естественно, не верит. Тут же появляются какие-то бланки, проспекты, письма, петиции, телеграмма международная: "Мсье Леон, так и так, билет нах геен Париж забронирован, рейс компании Панамерика, "боинг" уже под парами." Опять самостийный худсовет. Все неудачники бегут кланяться. Остальные уже без посредников в Париж могут ездить и Ленчика знать не хотят. Ну, отбирает он самые похабные картинки, дескать, французы другого не понимают. Все это пакуется, толпа скидывается по полсотни искусство требует жертв, в том числе материальных. Мсье Леон отбывает вечерним поездом с тремя чемоданами картин. Непризнанные гении местного авангарда от глобуса до погоды смотрят программу "Вести"; шутка ли - первая выставка уральских провинциалов в Европе! Весь Монмартр рыдает, рвет холсты и в отчаянии заламывает кисти, Елисейские поля вянут на глазах. Через три недели телеграмма: "Бюрократы не выдали визы. Картины спас. Встречайте цветами." Встретили. А ещё через неделю фельетон в "Культуре". Дескать, молодцы ребята, но сколько можно дурью маяться? Оказывается Ленчик вместо Лувра договорился с клубом некой макаронной, не то мукомольной фабрики и устроил совершенно скандальный вернисаж. Всю тщательно отобранную порнуху развешали в туалете, курилке, в коридоре от пола до потолка, дополнили какими-то плакатами в духе перестройки и назвали не то "Стриптиз эпохи", не то "Голая правда". В общем, скандал получился - пальчики оближешь, а Ленчик заработал почти всемирную известность. В довершение всего, почти на каждой картине обнаружились отзывы благодарных зрителей, какие обычно пишут на стенах сортиров. А вскоре возникли всякие галереи, художественные салоны, объединения, и Ленчик стал всем неинтересен.