– Да мне плевать! – вскричала я, ударяя кулаком по подголовнику. – Плевать, что скажут какие-нибудь бабушки на лавочке!
– Речь не о бабушках, – возразила Альбина. – На посторонних людей ты можешь не обращать внимания, потому что они тебе чужие, а как быть с родными? С твоим папой, например? Как ты ему объяснишь это? Я не думаю, что он поймёт и смирится, он не из таких людей. Всё кончится разрывом, и ты снова будешь страдать. Я не хочу этого, Настенька. Я знаю, как ты его любишь… Ты бы не хотела причинять страдания и ему.
Я откинулась на спинку сиденья. Руки повисли, как плети, словно из них ушла жизнь. Сердце висело в груди камнем, из глаз катились слёзы.
– Ты предлагаешь отказаться… Отказаться от любви только из-за того, что кто-то что-то скажет, кто-то косо посмотрит. Даже пусть из-за того, что папе будет стыдно рассказывать обо мне каким-нибудь своим знакомым. Да, я понимаю, ему будет нелегко… И больно. Возможно, это не пройдёт для него бесследно. Это может его уязвить… Хорошо, допустим, я откажусь… И что дальше? А дальше – ничего. На хрена тогда мне будет вообще нужна моя жизнь?!
Рука Альбины легла на мою.
– Настенька, милая, у тебя ещё всё будет… Ты так цепляешься за меня, как будто я – твой последний шанс.
– Может, и правда – последний, – прошептала я.
– Не говори глупостей, малыш. У тебя всё будет хорошо.
По щекам струились горячие солёные ручьи. Рюрик курил, прислонившись к капоту. Из магазина шла старушка в мешкообразной куртке, со старым лицом и старыми мыслями, посмотрела на него и поковыляла дальше. Ей не было дела до нашей драмы: ей бы донести, не разбив, яйца в кошёлке.
– Ничего не будет хорошо, Аля… Если я тебе не нужна, то так и скажи… И не морочь мне голову!
Она сжала мою руку.
– Настенька… Ты – мой свет, моё солнце. Моё счастье. Ты – чудо, которое подарил мне Господь. Наверно, последнее чудо. Спасибо тебе, что ты есть такая на свете. Спасибо тебе за всё.
У меня помертвело сердце. Еле шевеля похолодевшими губами, я пролепетала:
– Аля… Ты что, прощаешься? Ты хочешь сказать…
Альбина протянула ко мне руки.
– Иди сюда, малыш… Успокойся, поцелуй меня.
Её тёплые губы нежно прильнули к моим, но поцелуя не получилось: мои губы были как мёртвые. Она поцеловала меня в глаза и в лоб.
– Иди… Иди домой, милая. Только не плачь, а то папа может Бог знает что подумать.
На деревянных ногах я вышла из машины. Внутри я была живым трупом, но со стороны, наверно, всё выглядело вполне нормально. Каким-то чудом я не упала на ступеньках крыльца и вошла в подъезд. Услышав за спиной звук отъезжающей машины, я осела на грязную площадку, ухватившись за перила. Я чувствовала себя так, как, наверно, чувствовал себя Атлант, на терпеливые плечи которого давила вся тяжесть небесного свода.