– У тебя нет какого-нибудь обезболивающего? Башка трещит…
Я дала ей таблетку, и она приняла её доверчиво, как ребёнок. Улыбнувшись виновато и смущённо, она потёрла ладонью лоб.
– Ну и напилась же я… Никогда ещё такого не было.
Потом, что-то вспомнив, Ника разом подобралась, её лицо окаменело. Встав, она подошла к балконной двери, устремив взгляд в серую заснеженную даль. Между её бровей пролегла складка, лицо приняло выражение угрюмой напряжённости. Одной рукой вцепившись в край подоконника, другой она медленно растирала себе затылок и шею сзади. Не зная, что сказать, я предложила:
– Хочешь кофе?
Она не ответила. Вздохнув, я пошла ставить чайник.
Кофе чернел в белых чашках, сахарно поблёскивала горка печенья, жарилась колбаса. Стоя у плиты, краем глаза я заметила Нику: она стояла на пороге кухни, опираясь о косяк, и смотрела на меня.
– Господи, какая же ты красивая, – сказала она с незнакомой, задумчивой нежностью и восхищением.
– Да ну, – смущённо улыбнулась я. – Не такая уж…
Мне стало не по себе. Ника раньше никогда не говорила мне таких вещей, это было ново и необычно. Мы мирно пили кофе, и то, что случилось этим утром, теперь казалось страшным сном. Может быть, и не было всего этого: беспокойной ночи, удара бутылкой, встречи на крыльце в морозном утреннем сумраке? Я спросила:
– Слушай, а тебе всё это не померещилось с пьяных глаз?
По тому, как сразу изменилось, посуровело её лицо, я поняла: это был не сон, а явь. Сердце повисло в груди ледяной глыбой, и даже кофе не мог согреть мне нутро. Щемящая тоска подступила к горлу, мне было холодно и страшно.
И вот, подперев лоб рукой, Ника думает, и я ей не мешаю. Ручка в её руке то приближается к бумаге, то удаляется от неё. И снова – буква за буквой красивым почерком прилежной школьницы пишет она своей маме, чтобы та прочитала и заплакала. Опять задумчивая пауза, Ника медленно поглаживает голову, ерошит волосы. Наконец, поставив точку, она кладёт ручку и сворачивает листок. Я стою у окна, делая вид, что смотрю на бредущую по колено в снегу собаку – худого пса с облезлой по бокам шерстью, а голос Ники говорит у меня за плечом, отдаваясь эхом в холодной пустоте:
– Пожалуйста, отнеси вечером ко мне домой.
Передо мной – листок, исписанный с одной стороны, свёрнутый пополам и ещё раз пополам. Я почему-то не могу взять его.
– Может, ты лучше сама зайдёшь домой и оставишь там? – неуверенно предлагаю я.
Ника качает головой.
– Я не буду заходить домой. Прямо отсюда пойду в ментовку. Пожалуйста, ты можешь исполнить мою просьбу?
– И как я должна смотреть в глаза твоей маме? – взрываюсь я. – Ты хочешь переложить это на меня? Она будет спрашивать, и как я ей это скажу? Как я ей объясню, почему ты напилась? Ведь я должна буду рассказать… ВСЁ ЭТО!