— Желаешь жить честно? Не пришлось бы раскаяться, — усмехнулся Ренье, которого эти слова немало позабавили. — Добродетель еще никого не накормила досыта.
— Так я в монахи не рвусь. Меня иной свет манит, за ним я готов идти хоть до края земли.
— Lux in tenebris[54], — произнес пикардиец, — золотой свет учености. А где золото, там и добродетель.
Стеф льстиво улыбнулся.
— Вот что значит быть ученым! Лучше и не скажешь.
В глазах Ренье заплясали зеленые огоньки.
— Dictum bene — dictum de omni et de nullo[55].
— О чем это ты? — спросил мошенник.
— О том, что хорошо держать тайну на кончике языка, но не следует выпускать ее наружу.
Суфлер посмотрел на него и кивнул, хитро сощурив глаз.
— Я понял… понял тебя. Я ведь не дурак. Человеку, владеющему тайной, я буду служить, как собака, и все его секреты сохраню, как свои собственные.
— И мне послужишь? — спросил ппкардиец.
— Если будет на то воля вашей ученой милости.
— Что ж, послужи, — сказал Ренье и велел ему начистить свой плащ и колет. Потом он сказал:
— Сейчас узнаем, почем нынче ученость.
И они отправились к дворцу герцогини, над которым среди других штандартов висели два: красно-белый с гербом дома Круа и желто-черно-голубой с гербом Камбре. Там пикардиец назвал себя и потребовал аудиенции у епископа.
Не сразу, но он был допущен к его преосвященству.
Едва Ренье переступил порог приемного зала, как голова у него пошла кругом от пестроты убранства. Под расписным карнизом висели шпалеры с изображением красот райского сада, в котором Адам и Ева предавались неге. Серебряные подсвечники блестели, так что глазам делалось больно. Огни свечей отражались в гладких черно-белых плитках пола и полированной до блеска резьбе дубовых скамей и стульев. Над массивными курильницами струился благовонный дымок, в бронзовых чеканных вазах благоухали нарциссы.
Среди этого блеска в окружении инкрустированных перламутром ширм на возвышении стояло кресло под парчовым балдахином, величественное, точно церковная кафедра. В нем восседал Якоб де Круа. Седоволосый секретарь, склонившись над пюпитром, зачитывал его преосвященству из фолианта, переплетенного в бордовую кожу.
Взглянув на епископа, Ренье подумал, что все Круа — люди железной породы, но этот — кусок со многими примесями, к тому же подточенный ржавчиной.
— С чем пожаловал, сын мой? — спросил Якоб де Круа, протягивая пикардийцу руку для поцелуя.
— Испросить благословения у вашего преосвященства.
Епископ благословил его, потом сказал:
— Твое лицо мне знакомо. Ты из дворян моего брата?
— Я служу светлейшему графу Порсеан, как ранее в Пикардии мои предки служили вашим, — ответил Ренье.