Он уже не испытывал страха, перебоялся. Место страха занял бесшабашный русский кураж, когда шапку о земь и вперед: с ножом на медведя, с дубиной на взвод гренадеров или с бутылкой бензина на танк, а там будь что будет! Но броситься он не успел. В том конце коридора что-то произошло, и квадратик света стал превращаться в вертикальный прямоугольник, и прямоугольник этот становился все уже. До Вовца не сразу дошло - коридор перегораживают трехъярусным блоком из клеток с песцами.
Когда он подбежал, только узкая полоска света подсвечивала бетонный потолок. Щель вверху была слишком узка даже для щуплого Вовца. За железной перегородкой повизгивали и царапали коготками зверьки. Он налег плечом на край блока. Тонкий, вряд ли толще миллиметра, металлический лист прогибался, но клетки с места не сдвигались. Дураку ясно, что их заклинили. Вовец в ярости принялся пинать гулкое железо. Стальной лист грохотал, скулили и тявкали песцы, стоял такой гвалт и шум, что эти пинки по железу всего лишь вносили небольшое разнообразие в звуковую гамму.
Только зря ободрав полуботинки, Вовец сел на цементный пол, привалясь спиной к холодному металлу клетки и затих. Так в конце концов успокаивается зверь, попавший в западню. Сначала он пытается протиснуться между прутьями, открыть дверцу, разломать ловушку, потом в ярости кидается на стенки, ревет и воет, а потом ложится и смотрит с тоской на белый свет. Приходит охотник и берет его голыми руками - голодного, обессиленного и безвольного, - и кидает в мешок...
Оцепенение длилось недолго - две-три минуты. Но Вовцу показалось, что прошли часы. Темнота, нервная усталость, отключенность от всего превратили эти несколько минут в часы. Он встрепенулся, испугавшись, нет, не живодеров с адской кухни, испугавшись себя самого, того, что сдался, прекратил бороться за жизнь. Да, он никогда не умел и не мог биться за место под солнцем, требовать увеличения зарплаты, каких-то жизненных благ, но он был мужчина в истинном, исконном понимании этого слова. В горах, в тайге, на необитаемом острове он бился бы до последнего. И здесь, в этих рукотворных пещерах нельзя было сдаваться. Это унизительно, не достойно мужчины. Тот, кто сдается, заслуживает презрения, о нем можно только сожалеть, он опозорил весь мужской род и, если предпочитает погибнуть, туда ему и дорога.
Вовец пошел обратно в бездонную черноту бетонного лабиринта. Он хлестал проволочным жгутом направо и налево. Кончик жгута задевал стены, поэтому Вовец отлично чувствовал направление. Вот так слепые чувствуют дорогу, постукивая перед собой тонкой палочкой. Вовец сейчас тоже оказался слеп, погружен в абсолютную черноту. Он прекрасно понимал, что выхода из коридора нет, иначе его не стали бы отгораживать. У них, очевидно, какие-то дела, им пока не до него. Чуть попозже, когда освободятся, на досуге займутся им. Возьмут фонарики или факелы и устроят облаву с улюлюканьем и битьем в тазы. Загонят в дальний угол и неторопливо вышибут мозги резиновыми дубинками. А, может, выместят ярость, переломав ребра носами тяжелых ботинок, отведут душу, изверги. А потом - кипящий котел, душное облако пара, бурая мясная пена...