— Но ведь это не даёт мне покоя, — сказала я. — Вот мы сейчас сидим тут, а оно… бродит где-нибудь поблизости. Не по себе мне, честно говоря. — Я поёжилась.
Аида, протянув руку к моему шезлонгу, сжала мои пальцы.
— Не бойся. Днём опасности нет, а ночью прижмись ко мне покрепче — и будешь цела.
При этих словах в глазах Аиды блеснул лукавый огонёк, а я опять смутилась.
— Ты так очаровательно краснеешь, — засмеялась она, целуя мою руку. — Так и укусила бы за щёчку, рррр… — Издав кошачье урчание, она повернулась в шезлонге лицом ко мне и поджала ноги. — Мне так уютно и хорошо с тобой… Можно даже ни о чём не говорить — всё равно хорошо. Тепло.
Смежив глаза, она как будто задремала. Яблоня шелестела над нашими головами, а мне вспомнились яблоки из монастыря. Крупные, душистые, жёлтые с характерным коричневатым румянцем… Из них получался отменный золотой сидр, не отягощавший ни душу, ни тело — свежее и чище, чем вода, и питательнее, чем пиво. Этот сорт назывался Горькая Аннетта; его уж, наверно, нельзя найти теперь даже в самых старых садах. Одни сорта исчезают, появляются новые… Круговорот их бесконечен, как бесконечен сидр.
Когда я вынырнула из яблочного наваждения, солнце стояло в небе уже намного ниже, тени стали длиннее, а цвет лучей — гуще. Соседний шезлонг пустовал. И спросила я у сосен: где Аида? Не ответили мне сосны: не до меня им было, глубокомысленным и гордым.
Поднявшись на ноги, я потянулась. Мне захотелось нырнуть в малинник, и я скользнула в его прохладу. Царапая руки, я срывала крупные ягоды, клала в рот и давила на языке, и в горло мне проливалась малиновое вино вечера. Двухметровые кусты покачивали верхушками у меня над головой, и я, пытаясь дотянуться к самым верхним ягодкам, встала на цыпочки…
На фоне упавшей мне на глаза пелены мрака на меня мчались блестящие глаза. Вспышка сиреневого света озарила оскаленную пасть с длинными клыками и бледное лицо… Вроде бы человеческое, но от него веяло могильным ужасом и холодом.
Выкарабкавшись из малины на четвереньках, я бросилась к дому, задыхаясь и хрипя:
— Аида… А… А… Аида…
Она уже спешила мне навстречу — уже успевшая переодеться в чёрные леггинсы и шёлковую фиолетовую тунику с высокой талией, расширяющимися книзу рукавами и каким-то этническим орнаментом по подолу.
— Алёна!
Мои колени подкосились, но она не дала мне упасть, прижав к себе. Гладя меня по волосам и заглядывая в глаза, она спрашивала встревоженно:
— Что такое? Что с тобой?
Я не могла ничего выговорить: слова слиплись в удушающий ком, который невозможно было ни проглотить, ни выплюнуть.