Мой папа-сапожник и дон Корлеоне (Варданян) - страница 152

Хачик остановился от удивления и даже забыл обернуться. Кажется, он остолбенел. Однако он справился с собой:

– Поступай так же, как они: не раздувайся, когда тебя хвалят, и не огорчайся, когда бранят.

Сказал и пошел обдумывать, что же такого он сделал не так в этой жизни, что даже собственный сын его не понимает.

То суживая границы невозможного, то расширяя границы возможного, папа двигался. В сущности, уже давно было неясно – куда? И все-таки зачем? Последний наш переезд из Купчино в центр тоже был совершенно бессмысленным. Его очевидная торопливость казалась похожей на бегство. И ладно. Людям сторонним вообще свойственно оценивать других по какому-то странному критерию поступательного пути, который обязательно должен привести к переменам – и обязательно, и разумеется, к положительным (к позитивной цели). Но это не так. Я полагаю, что это крайне вредное и даже опасное заблуждение. Подобное суждение низводит внутреннее движение к судорогам внешних метаний, к тягостным усилиям физических действий. Кроме усталости, подобное поведение ни к чему не приводит, то есть ровным счетом ни к чему не приводит. Тем более когда у тебя на руках трое детей и верная боевая подруга, которая уже почувствовала отравляющий вкус западной жизни и все больше отдаляется от тебя. А твоя старенькая мать вдруг преобразилась в женское воплощение Агасфера. Только вместо проклятия на ней был крест ответственности за сына. Сына, который стремился быть похожим на выдумку, который почти превратился в выдумку.

Все тоньше взаимовлияния, все тише диалог. Папе осталась только исповедь, но он избегал ее. Судить может каждый, вот выслушать – вряд ли.

Забавно. Чем больше я пишу об отце, тем больше вру. Я отдаляюсь от себя в поисках отца, в его сотворении.

Мы переехали. Мы – это семья Хачика, Гагик со своими людьми, Славик, Муся и Дерево с женами и детьми. Хачик выстроил-таки дом своей мечты, вернее, целый квартал – восемь домов в полукольце парковой аллеи с прожекторами у подъездной дорожки. Все как завещал нам Марио Пьюзо. Он повесил в кабинете портрет Марлона Брандо и смотрел, как жизнь протекает мимо. Он не учил английский. Вокруг были армяне – сплошная шушера, и русские – в основном безосновательно тяготеющие к кинематографу. Ему такие встречались. Здоровое ядро обеих диаспор жило по своим правилам, непонятным папе. Я хорошо понимаю, он пытался найти в новой стране дух Корлеоне. Он даже совершил паломничество в Нью-Йорк, хотя следовало бы посетить Сицилию… Увидев огромные здания, за которыми нельзя было разглядеть солнца, но иногда можно поймать его отражения в стеклянных стенах, он вернулся в Лос-Анджелес и захандрил.