И вместе с тем где-то глубоко под слоями лёгкого и светлого, летящего умиротворения и любви звенела тоненькая струнка: время не пришло. Всплыло тёплое, сладкое, округлое, как женская грудь, слово — лада. Любимая… Его певучее, мягкое, ласкающее ядро — «ла»… Ла-ла-да… З-ЛА-та…
«Злата! Лада моя!»
Этот оклик пронёсся над горами белокрылой птицей, и где-то далеко сердце лады дрогнуло, почувствовав беду. Лесияра видела взрытую, перемешанную снежную кашу у подножья горы, торчавшее из неё корнями кверху дерево… Колыхание пространства — и на снег шагнула обладательница нежного «ла» в имени. «Туда, где сейчас государыня», — так она загадала место назначения своего перемещения: раздробленный эхом-пересмешником отголосок этой мысли княгиня не то услышала, не то угадала при появлении супруги. Та едва не упала ничком, провалившись почти по пояс, но выбралась на каменную глыбу, торчавшую из белого месива. Без шубы, в одном домашнем кафтанчике поверх долгополой рубашки, она ёжилась и дрожала от ледяного ветра, трепавшего края её белой головной накидки, охваченной драгоценным очельем с подвесками… «Лада, я здесь!» — хотела крикнуть ей Лесияра, но голоса не было. Вместо этого удалось повеять на Златоцвету потоком нежности… Взгляд жены упал на дерево. Она всё почувствовала, всё поняла и зажала руками крик. Умница. Если бы она дала ему вырваться, кто знает — может, это вызвало бы новый обвал. Из широко раскрытых, полных ужаса глаз Златоцветы катились крупные слёзы, а Лесияру заботило, что она стояла на стылом камне без обуви: расшитые жемчугом башмачки остались в глубоком снегу… Бедняжка выскочила в чём была — бросив рукоделие, из тепло натопленных покоев прямо в зимние горы, где под снежной толщей лежало бездыханное тело княгини.
Поняв, что одной ей не справиться, Златоцвета снова нырнула в проход. Через некоторое время на место обвала прибыли гридинки — с плетёными снегоступами на ногах и лопатами наперевес. Примостившись на уже знакомой глыбе и не переставая беззвучно плакать, Златоцвета куталась в шубу и наблюдала за тем, как дружинницы копали в указанном ею месте — вокруг дерева. «Лада, яблонька, светлая моя», — только и могла думать Лесияра, глядя на неё. Ей хотелось осушить её слёзы, но удалось лишь создать вокруг неё невидимую стену — от ветра, чтобы милой было не так холодно…
Вот Златоцвета встрепенулась, вытянула шею, всматриваясь: из-под снега доставали тело. Уже не кошачье — человеческое, нагое (перед тем как перекинуться, княгиня сбросила одежду). Странно было видеть себя со стороны… Черты лица не разглядеть: облеплены снегом. Три дружинницы скинули с себя плотные зимние плащи: две расстелили их на расчищенном месте, а третья обернула тело. Златоцвета соскочила с глыбы и, проваливаясь в снег, бросилась к нему, рухнула рядом в своей тяжёлой шубе. Тонкие, побелевшие от мороза пальцы стряхивали снег с век и ресниц, с бровей и из ушей, а дрожащие и, наверное, солёные от слёз губы обхватили сомкнутый бледный рот княгини…