…Тёплая ладонь гладила её по лицу, рядом слышался плеск воды, в грудь живительно лился осенний воздух. Больше никаких призраков — только серое небо, невозмутимая земля, чутко слушающая вода, хор сосен и уютные объятия Млады.
— Всё позади, моя горлинка. — Её дыхание согрело помертвевшие губы Дарёны.
Она сидела на прибрежном камне, укачивая Дарёну на своих коленях, как ребёнка. Девушка со стоном уткнулась ей в плечо.
— Что это… было?
— Страж пещеры. В нашем краю много сокровищ, но некоторые охраняются самой землёй. Самоцветы в них нельзя трогать, разрешено только любоваться. Страж нагоняет страху, да такого, что если не успел унести ноги, можно умереть на месте от разрыва сердца. Я же говорила тебе… Что ж ты меня не послушала?
Дарёну начала бить дрожь. Она тихо завсхлипывала на тёплой груди Млады, пытаясь отогнать жуткие образы, ледяной паутиной обвивавшие сознание. Тут же, как назло, всплыло лицо Цветанки с застывшим, устремлённым в небо взглядом, и зеркально блестящая лужа крови…
*
Дарёна поселилась в Гудке, в домике Цветанки и её бабушки. Всё лето она беспрепятственно играла на домре, бродя по залитым солнцем улицам. Иногда заходила она и на базар, хоть и опасалась новой встречи с Ярилко. Когда однажды этот щекастый конопатый щёголь снова показался с ромашкой в зубах и в сопровождении своей шайки, Дарёна занемевшими пальцами чуть не порвала струну… Но — обошлось. Ярилко только глянул равнодушно, вскользь, и хозяйской походкой вразвалочку прошёл мимо, лениво пожёвывая стебелёк и поскрипывая своими добротными сапогами. Его приятели и вовсе не удостоили Дарёну взглядом. От сердца отлегло, негнущиеся пальцы ожили и согрелись, девушка приободрилась, догадываясь, что обязана она этим, скорее всего, Цветанке. «Это ж надо! — удивлялась Дарёна про себя. — Такая щупленькая, маленькая, а с ней считается этот матёрый мордоворот». Это не могло не внушать уважение к синеглазой девчонке, и Дарёна невольно подпала под её чумазое, чуть мальчишеское, васильковое обаяние.
Жили они скромно, но не впроголодь. С утра Дарёна таскала воду, топила печь, стряпала, стирала, днём играла на домре и пела. Зарабатывала она мало и, не будь Цветанки, вряд ли смогла бы прокормиться: синеглазка оставалась главной добытчицей средств к существованию. Однако Дарёне было не по нутру её воровское ремесло, и в душе что-то глухо роптало каждый раз, когда золотоволосая подруга под вечер со звяканьем бросала на стол кошелёк. Только половину этих денег позволялось оставить себе: другую половину благородная воровка раздавала неимущим. У дома всегда толпилась куча беспризорных детишек — босоногих, грязных, оборванных, голодных. Цветанка наказывала Дарёне: