«Чем же так плох мой нрав, милая моя госпожа? — усмехнулась Твердяна, неспешно подходя к своей супруге и опуская тяжёлую руку на её покатое, полное плечо. — А прежде чем упрекать меня в неуважении, на себя бы оглянулась… Уже всё Кузнечное о свадьбе судачит, а у нас ничего ещё не решено, не обговорено. Сама понимаешь: наперёд о таком деле трубить — не к добру».
«Э, нет, Твердяна, — не согласилась Крылинка. — Вини меня в чём угодно, да только не в болтовне. Не трубила я ничего и языка не распускала! Ну, прогулялись наши гости по селу, Млада их сама сопровождала… Что ж в том плохого? А о свадьбе они ни с кем прежде времени не говорили, само собой».
«И без языка обойтись можно, когда у людей глаза есть, — возразила Твердяна негромко и терпеливо, стараясь смягчить свой суровый голос, а её рука ласково переместилась с плеча Крылинки на лопатку. — Ладно уж, сделанного не воротишь… Прошу меня простить, что задержались мы. — Обращаясь к отцу и матери Жданы, она чуть наклонила голову. — Нельзя было отложить, не загубив всей работы: железо куётся, как известно, пока горячо. Дозвольте нам наскоро помыться и переодеться — тогда и поговорим».
«Обед простыл уже давно, — проворчала Крылинка — впрочем, уже вполне миролюбиво и буднично. — Греть, что ль?»
«Не возись, и так сгодится».
Крылинка ойкнула, да так, что все её округлости, включая бусы, подпрыгнули, а Твердяна, яхонтово поблёскивая глазами, отошла с мурлычущим смешком. Похоже, её рука, незаметно скользнув с лопатки супруги на мягкие выпуклости, расположенные чуть ниже, безо всякого стеснения за них ущипнула. Также не особенно церемонясь, ворвались сестрички, в одних рубашках и босые — должно быть, непослушно выскочившие из постели. Урча и ластясь, как котята, они прильнули к Горане, а она, большими и широкими рабочими ладонями ероша их стриженные головки, строго нахмурилась:
«Вы почто не спите? Егозы вертлявые… А ну — в постель!» — И, подхватив по дочке на каждую руку, она унесла их обратно в спальню.
Пока снова накрывался стол, Ждана шёпотом полюбопытствовала у Млады о причёсках её родительницы и старшей сестры. Как она узнала, брить голову, оставляя пучок на макушке, полагалось всем, кто посвящал себя кузнечному и оружейному делу — как дань Огуни, богине огня и земных недр. Голова — это как бы кусочек угля, а пучок волос — будто язык пламени на нём. С такой причёской ходили здесь все, кто работал в кузне. Ждане хотелось ещё спросить, отчего у Твердяны на лице шрамы, но она побоялась. Впрочем, догадаться было нетрудно: когда имеешь дело с огнём, волшбой и раскалённым железом, немудрено и обжечься.