Словно брат, похож на чадо милое,
Что встречало дев у моря хладного…
С этими ж очами кошка белая
Ночью Миле ласково мурлыкала.
«Сладко нам живётся во дворце твоём, —
Отвечала витязю красавица. —
Только приключилось диво дивное:
Все мы без мужей детей зачали вдруг!»
Позлащённый шлем снимает молодец —
Падают на плечи кудри длинные…
То не витязь перед ними — дева дивная
Ласково глядит на Милу, улыбается.
«Не кручиньтесь, милые красавицы, —
Держит речь она пред ними нежную, —
Имя мне — Лалада, дева-кошка я,
Чад моих родных вы в чреве носите».
«Горы Белые под небом возвышаются, —
Говорит богиня красным девицам, —
Дивный это край, земля свободная,
Заселить её хочу своим я племенем.
Как родите в срок вы дочерей моих —
Знаний свет вдохну я в их головушки,
И пойдёт от них народ мой удивительный —
Девы, обликом звериным наделённые».
Говорит богиня Миле речи сладкие:
«А тебе даю я дар бессмертия;
Помнишь ночь, когда в обличье кошки я
Пробралась в твоё окно открытое?
И у всех подруг была я той же ноченькой,
Но лишь ты одна мне ласкою ответила.
Быть тебе моей супругою любимою,
Дочь же наша станет в племени княгинею».
Отняв руки от струн, Зорица закончила:
«Так и случилось. Родились у пятидесяти красавиц пятьдесят девочек, которые могли обращаться в кошек. От них и пошло племя дочерей Лалады, а Мила поселилась в Лаладином чертоге, и с тех пор они неразлучны — богиня и её любимая супруга. Их дочь Драгомира дала начало княжескому роду, что и по сей день правит в Белых горах, а сорок девять её кровных сестёр стали её дружиной. Нынче родство между княгиней и её дружиной совсем далёкое — скорее по духу, нежели по крови, но в память о зарождении племени сорок девять самых близких дружинниц владычицы зовутся Старшими Сёстрами».
Тонкие пальцы замерли на струнах, которые тоже постепенно затихали, испуская в пространство гаснущие серебристые лучи своего звона. Ожившие, оттаявшие глаза Зорицы излучали свет древней былины, отблеск зари, согревшей и осиявшей рождение пятидесяти сестёр. Ждана тайком утёрла слезу, унесённая сильным и живительным, как холодный родник, голосом певицы в те далёкие дни. Она сама удивилась себе — тому, как эта песня птицей ворвалась в её душу, разбросав там драгоценные искры тепла и любви… И не только на неё одну так подействовали чудесные звуки. Рагна задумчиво и мечтательно склонила голову на плечо Гораны, устремив свой вечно удивлённый взгляд на мозаичные цветы на потолке, а та, накрыв руку своей половины ладонью, нежно пожимала её пальцы. Крылинка, уютно свернув руки калачиком на груди, даже закрыла глаза, а в уголках её рта наметилась улыбка.