— Ну, Ханнес, теперь смотри.
Он ловко отделил от степса отпиленный вчера кусочек планки и проволокой выудил из-под мачты золотую монетку.
— Ой, Никель, это же грех!
Никель затряс серьгой.
— Ханнес, Ханнес, до чего же ты еще глуп. Да, конечно, кораблю, чтобы хорошо ходил под парусами, нужна денежка, но кто сказал, что она обязательно должна быть золотая?
Он сунул под мачту монету в одну марку и аккуратно прибил отпиленный кусочек планки гвоздем.
Вечером после ужина Никель, хитро прищурясь, сказал:
— Слушай, дед, можешь разменять двадцать марок?
Старый плотник, заведовавший артельной кассой, просеменил к столу. Не задавая никаких вопросов, он протянул Никелю одну марку, а взамен забрал золотой. Плотники вдоль стен невозмутимо продолжали сосать свои сигары и трубки. Видать, странная сделка вовсе не была для них чем-то неожиданным.
— Вилли и Густав. — Это были самые младшие ученики, прислуживающие за столом. — Быстро в «Дубок» и тащите пять бутылок кюммеля.
Незадолго до того, как мое ученичество закончилось, «Фридрих» пришел на верфь в ремонт.
— Ну как, кэптен, лихо она бегает? — спросил Никель.
Капитан охотно принялся рассказывать, как он кого обгонял, а кого обходил, как стоящего.
— Выходит, кэптен, золотой-то все же пригодился?
— Да, да, плотник, истинно так. Я не суеверен, нет, но что правда, то правда. Она летит, как сам дьявол.
Когда мы остались одни, Никель спросил:
— Ну, Ханнес, так как же насчет греха?
И в самом деле, никто ведь здесь никого не обидел. Кораблик летал, как на крыльях, капитан твердо знал, в чем секрет его скорости, а нам всем (ей-ей, вполне заслуженно!) досталось по маленькой кюммеля.
Кораблекрушение на Эльбе. «Дора». Я нанимаюсь на «Дору». Как пишется слово Гуаякиль? Раздутый апломб и шишки на лбу.
Близилась весна 1877 года. Я спал и видел, когда наконец стану настоящим странствующим подмастерьем. Каждую неделю я откладывал по нескольку марок на традиционный плотницкий костюм и золотую серьгу.
Однажды мартовским вечером, когда у нас, без пяти минут подмастерьев, от жажды путешествий уже зудели подошвы. Никель вернулся от мастера Мааса:
— Есть дельце, парни. Возле устья Крюкау потерпела бедствие «Дора». Надо нам на несколько дней на Эльбу.
На следующее утро мы уложили инструменты в большой гребной бот. Не забыли и доски с брусьями. В конце концов бот оказался настолько загруженным, что мы сами в него едва втиснулись. В воде он сидел почти по самый планширь[20]. Около восьми вода начала убывать, и мы отвалили. Отлив тут же подхватил нас и быстро понес вдоль берега. На небе сияло ласковое мартовское солнышко. Грести не требовалось, течение было довольно сильное. Никель уселся за руль и направил бот прямо в середину потока. Остальные сидели на гребных банках спинами вперед. Делать было нечего, и мы затянули «Шлезвиг-Гольштейн, опоясанный морем».