Раздернутые шкоты хлестали на ветру как плети. Эриксен с Веннардом работали, казалось, не за страх, а за совесть. Словно одержимые, метались они по палубе, безуспешно пытаясь поймать непослушные снасти, и, словно невзначай, то и дело пинали и топтали Йохансена тяжелыми морскими сапогами.
— Полундра, держись!
Очередной вал с головой накрыл всю троицу пенной водой. Кливер-шкоты в струнку: парни успели-таки уцепиться за их концы. Любой моряк знает, что взбесившуюся снасть лучше всего хватать за ходовой конец. Стекающая вода протащила шведов вдоль релинга, слегка покувыркала, но ущерба не нанесла. Тело Йохансена беспомощно каталось по палубе. Должно быть, он потерял сознание.
Франц поднял руку. Я понял, что свой конец леера он закрепил. Я тут же выбрал леер втугую, заложил снасть на утку и бросился на помощь боцману, чуть не столкнувшись лоб в лоб с Францем, подоспевшим с другой стороны. Новая водяная гора едва не смыла всех нас за борт, но вот прокатилась и она, и мы поволокли тяжелого Йохансена на корму. Оба передних паруса парни наконец укротили и шкоты закрепили. Вот те на: тросы-то, значит, не лопнули. Как же это они вдруг сами раздернулись? Закреплены плохо были, или, может, специально кто сработал?
— Давай, давай скорее! — подгонял нас штурман.
Ну что ж, все правильно: прежде всего — дело докончить, а уж как там оно приключилось — после обмозгуем. Кряхтя от натуги, мы с Францем взгромоздили Йохансена на шканцы и уложили возле самого трапа. Что другое, а вода его здесь не достанет. Нахлебался он ее, видать, преизрядно. Я перевернул его на живот — пусть водичка вытекает.
Йохансен тихонько застонал. Ну, значит, не помер, и то ладно. Франц побежал за капитаном. Из каюты появился Педерсен с бутылкой джина в руке и, подойдя к нам, молча уставился на распростертого перед ним боцмана. Что и говорить — зрелище не из самых красивых. Лицо залито кровью и обезображено, левая нога неестественно подвернута. Педерсен ухватился за ногу, пытаясь развернуть ее как полагается. Йохансен отозвался отчаянным криком.
— Скажите плотнику, пусть принесет две тонкие планки, а у парусного мастера возьмите ленту из самой тонкой парусины.
— А про жидкую смолу плотнику тоже напомнить, сэр?
— О, да вы, оказывается, в этом разбираетесь, — согласно кивнул Педерсен.
Франц принес лубки и бинт. Я стянул с Йохансена сапоги и штаны. К счастью, матросские штаны широкие, а сапоги моряки носят обычно размера на два больше. Ноги у Йохансена густо поросли волосами, как у обезьяны.
Он пришел в сознание и едва слышно лаялся. Несмотря на жалкое свое состояние, ругался он по-прежнему виртуозно, в выборе выражений нисколько не затрудняясь, и замолкал лишь в те мгновения, когда Педерсен всовывал ему в рот горлышко бутылки с джином. Быстренько упоив боцмана до бесчувствия, Педерсен скомандовал: