— Пошли-ка, Лексей, домой, — сурово приказал Вавила Степанович. — Неча тут без дела болтаться. Айда от греха подальше.
Рука у отца тяжелая — не вывернешься. Понурив голову, поплелся Алешка за старым Бураном.
4
О том, что произошло на заводе в среду, двенадцатого марта, Алешка узнал только вечером, когда вернулся из лесу, куда его с утра погнал готовить дрова отец. Боялся Вавила Степанович, как бы начавшаяся кутерьма не засосала парня, — ведь кто его знает, что еще выйдет из всего этого? И не посмел ослушаться Алешка — велика была сила отцовской власти. И что теперь Гришка с Аленкой подумают про него? Конечно, подумают, — струсил, в лес спрятался… Эх, жизнь проклятая!
Обида на отца была столь острой, что Алешка за ужином даже говорить не мог, молча хлебал щи, не поднимая глаз на отца. А подняв, увидел бы, что Вавила Степанович и сам смотрел как-то виновато. Покашливая и почесывая бороду, он начал рассказывать о событиях этого дня. Федянька, не в меру осмелевший, что Алешка тоже отметил про себя не без удивления, тоже вставлял слова два-три, пользуясь частыми паузами в речи отца.
— Да, вот, значит, как оно вышло! Филимошкина с Симоновым прошлой ночью арестовали и в тюрьму препроводили. По улицам солдаты с ружьями да конные полицейские рыскают — и откуда только их набралось столько! Теперь, гляди, начнутся аресты направо и налево, как в девяносто восьмом уже было, когда кружок Тютева разгромили.
Вавилу Степановича особенно поразил арест рабочих делегатов. Этакое вероломство! Выборные ведь от всего общества посланы, не разбойники какие-нибудь. Да и то взять в толк — сами же хозяева предложили уполномоченных избрать честь по чести. И вот на тебе — заарестовали! За что?
— Ох-хо-хо, нет правды на свете и не будет, видно, — тяжело вздохнул Вавила Степанович, вылезая из-за стола.
«Неужели не устоят наши? — думал Алешка, чувствуя, как при слове «наши» в душе у него зашевелилось еще неосознанное чувство гордости. — Теперь повидаться бы с Гришкой, да отец ни за что не пустит из дому, на ночь глядя».
— Тятька, что же теперь будет-то, — приставал между тем к отцу Федянька.
— А ничего, сынок. Перемелется — мука будет. Все опять пойдет по-старому.
— Не мука, мука мученическая, — вставила мать, высунувшись из чулана. — У Зыковых-то, бают, опять полиция была.
У Алешки дрогнуло сердце. Он потянулся за полушубком.
— Куда? — прикрикнул Вавила Степанович. — Не замай! Слушай ты ее, дуру старую. — Он нахмурил брови, покосившись в сторону чулана, и продолжал уже примирительно:
— Говорят, губернатор приехал. Завтра с утра на площадь, к дому управителя, пойдем. Прошение самому губернатору подадим, вот все и разрешится.