Зот Филиппович окинул молодых людей неодобрительным взглядом и зашагал, размеренно постукивая тростью.
— Понимаете, товарищ Трубников, Вера Кичигина велела сказать вам, что с завтрашнего дня репетиций хоркружка будут каждый вечер. Ведь до Октябрьских праздников осталось меньше месяца, — громко говорила Надя, в явном расчете на то, чтобы отец слышал эти слова. А ее бойкие карие глаза говорили другое: «Ты бы знал, Сережка, как я рада видеть тебя! И сколько страху натерпелась я — и все из-за тебя, Сережка!»
Это же говорили и Сережкины глаза. И еще говорили они: «Ты такая смелая, находчивая, Наденька! И я тебя так люблю, так люблю!»
Она смутилась, покраснела. Тряхнула головой и заговорила быстро-быстро:
— Понимаешь, Сергей, я тебе совсем забыла сказать! В выходные дни папа всегда здесь гуляет. И всегда в двенадцать часов. Я пораньше пришла, без пяти, потому, что ты всегда меня ждешь и потому, что надо было предупредить насчет папы. А ты не пришел, а в двенадцать появился он. Спрашивает: «Ты что тут на ветру стоишь?» Я говорю: «Да так, одну девочку жду». Но папу трудно провести. Он ведь у нас хитрущий! «Погляжу, говорит, что это за девочка такая». Ужас, честное слово! — И глаза у нее стали большими, большими, но в них светился не ужас, а неудержимый смех.
Сережка все еще не мог прийти в себя и не знал, что говорить. Сказал первое, что пришло в голову:
— Ты видела Кичигину?
Она состроила уморительную рожицу:
— Конечно, не видела!
И тут они громко расхохотались, уверенные, что удалось провести хитрого старика.
— Мы пойдем в кино. Да, Сергей? — спросила Надя так, что это походило на приказ.
Считавший себя самостоятельным, Сережка не мог терпеть никаких приказов. Он сразу, что называется, вставал на дыбы. На Надин вопрос он не ответил, а спросил сам да так, что это тоже прозвучало приказом:
— Может быть, на Ермоловский пойдем?
— Это зачем? — Лицо Нади стало замкнутым, и губы ее плотно сжались.
— Я обещал.
— Но я не обещала.
— Брагин уже там.
— Ну и что же?
— Так я же ему слово дал!
— Ловко! — Надя тряхнула головой. — И даже со мной не посоветовался.
Сережка поморщился:
— Из-за каждого пустяка советоваться!
Но лучше бы он не говорил этого.
— Какой стал самостоятельный! — глаза Нади сверкнули недобрым блеском. — Ну и иди один! А я как-нибудь без тебя обойдусь.
Это было сказано очень решительно. Так решительно, что Сережка уже готов был смирить свою гордую волю и сдаться.
— Ну, понимаешь, Надя! — Он даже руки к сердцу приложил. — Там будет много ребят, девчат… И потом — слово дал.
— Ну и иди, если дал.