– Фотки потом на компьютере покажу, в большом формате, – пообещала она. – Штук двести наберётся, наверно.
Она обращалась к матери знаками, но Художница слышала в голове её мыслеголос – серебристый и нежный, как лепесток подснежника.
Виктор пришёл с работы как раз к показу снимков. Разместившись с куском пирога на стуле, он жевал, смотрел и «слушал», а Даша рассказывала и показывала. На широком мониторе сменялись красивые виды, Дашин пальчик кликал мышкой, а в балконную дверь струился июльский вечер.
Потом они медленно шли по липовой аллее в густых волнах аромата: Художница – в тёмных очках и с руками в карманах, Даша – в невесомом платьице на бретельках и открытых сандалиях, тихонько откусывая мороженое в ломкой шоколадной глазури. Серьёзный взгляд из-под ресниц и умилял Художницу, и заставлял холодеть от беспокойства за юное сердце, которому предстояло испытать боль…
– Оля, я… – Не договорив, Даша обняла её за шею одной рукой: в другой у неё было мороженое.
Художница замерла, ощутив на своих губах прохладные от эскимо губки. Может быть, где-нибудь в иной реальности она и не отказалась бы от жаркого обхвата этих стройных ножек с великолепным загаром, но в её сердце царила светлая королева лета с волшебными волосами. Её власть была неоспоримой и вечной, как бесконечный цикл времён года, и огромным венком из полевых цветов окутывала душу. Маленький цветочек по имени Даша Художница могла только нежно оберегать от ветров и невзгод, от холодных зим и бурь.
– Дашунь… Солнышко моё ясное, пойми. Я не могу…
Она должна была сказать эти ненавистные слова, разбивающие сердце. Объятия разомкнулись, мороженое упало на расплавленный от жары асфальт, а Даша уткнулась в ствол старой бабушки-липы. Её изящные плечики вздрагивали.
– Даш… Журавлёночек, ну всё. Всё, не надо.
Руки Художницы опустились на плечи девушки, та попыталась вырваться, но Художница крепко притиснула её к себе, зарываясь пальцами в мягкие, как атлас, волосы.
– Девочка моя светлая, я тебя очень люблю. Всё это – неважно, всё это пройдёт. Гораздо важнее сейчас, что ты жива и здорова… Что мы вдыхаем запах лип, гуляем, радуемся лету. А ведь этого могло не быть.
Видимо, Даша была сейчас далека от мироощущения Художницы, не понимала её радости от бытия, её «лёгкого» отношения к сердечным страданиям.
– Я уезжала, чтоб о тебе не думать… – всхлипывала она, по привычке сопровождая речь жестами – так она разговаривала с глухими родителями.
– Даш, родная моя, у тебя всё будет хорошо. Это я совершенно точно говорю, – улыбнулась Художница, гладя пальцами её волосы и нежно заправляя прядки ей за уши.