— А что скажут в отряде за такое своевольство? — спросил я.
— Ну и формалист же ты! — Миша повернулся к зеркалу и снова взял в руки бритву. — Спасибо скажут в отряде. Ну и что, ежели не поручали, не давали задания? Разыщем, и все тут. Да я сам и завезу, завтра мне все равно в отряд уходить.
Да, ему повезло: он уже внесен в списки партизан. А меня все еще не берут, говорят, ты в Серебрянке нужнее. И Белых, и Дикан, и Будников твердят одно: «Дисциплина, дисциплина!» Я и сам понимаю, что без строжайшей дисциплины никак нельзя, особенно сейчас. Но нужно же понять и меня…
— Ну так как, Мад, поищем пулеметик?
«Мад» — это такую кличку придумал Миша. Мои, значит, инициалы.
— Знаешь, это будет здорово! Представь: являюсь в отряд с «максимом»! У них же мало станкачей…
Конечно, это замечательно — пойти в партизаны, захватив с собой станковый пулемет! Что ж, надо помочь другу. Только как найти того хозяина? Крайних-то дворов по два с каждого конца Малашкович.
— Пустяки! — уверенно отвечает Прохоров. — Мы сделаем так. В первую хату зайдем, расспросим. Свои же там люди. А ежели не будут знать, во вторую завернем. Кто-либо да подскажет.
Когда стемнело, мы с Мишей отправились в Малашковичи. Лошадь бежала быстро, розвальни весело поскрипывали на укатанной дороге. Серая темнота висела над нами: небо было покрыто сплошными облаками, и луна угадывалась блеклым расплывчатым пятном.
Остановились у овина, метрах в четырехстах от деревни.
— Ты останься с подводой. Я сейчас вернусь, на одной ноге, распорядился Михаил и зашагал к крайнему дому.
А минут через десять раздались два выстрела. В ночной тишине они громыхнули отчетливо резко.
Я бросился к деревне. Снег был глубокий, но этого не чувствовал. Одна мысль гнала вперед: что-то случилось неожиданно страшное…
Не успел. От крайнего двора отъезжала подвода, еле различимая в темноте. Кто-то стонал там, на санях. Я выхватил пистолет, но не выстрелил: а вдруг это свои, партизаны.
Дверь в хату раскрыта настежь. На столе подслеповато мерцает плошка. А у стола сидит Миша. Голова неестественно свешена на грудь. Я подскочил к нему, схватил за плечо, потряс изо всей силы. Голова безжизненно шевельнулась и еще ниже опустилась к столу.
Я взвалил его на спину и потащил к овину. Теперь снег будто глубже, хоть и шел я по своему же следу. А надо спешить: вдруг поможет ему Нина Левенкова. У нее есть лекарства, бинты.
Миша скончался перед самой Серебрянкой, так и не проронив ни слова.
В следующую ночь я доложил о случившемся Дикану и Белых. После мучительно долгого молчания Дикан проговорил.