Эдик медленно пробирался по кромке сточной канавы. Он балансировал руками, становился на цыпочки, высоко вскидывал тощие ноги, перешагивая навозные кучи.
— Как же вы работаете в таких условиях? — послышался его удивленный голос. — Это же черт знает что.
— Вентиляторов нет, — взвился сразу зоотехник.
— Причем здесь вентиляторы? — рассердился Эдик. — Тут же утонуть можно. Представляю, что за молоко вы сдаете. Пополам с навозом.
Он был прав, но я смолчал и не поддержал его. «Смотри, какой критикан, — думал я. — Дать бы тебе вилы в руки».
Нас окружили доярки. Эдик взял у одной марлевую тряпку. Поднял ее за уголок, брезгливо сморщился.
— Фу, какая гадость. Хорошая хозяйка такой тряпкой не станет полы мыть. А вымя надо теплой водичкой подмывать. А потом вазелинчиком.
— Показали бы нам, как все это делается. Просветили бы, — с издевкой сказала высокая молодая доярка.
— Он, девочки, умеет и доить стильно!
— По методу буги-вуги!
— Одной рукой сразу двух коров!
Все захохотали.
— А что, парень, может, и вправду покажешь нашим девкам, как надо с коровой обходиться? — давясь смехом, спросил председатель. — Сейчас мы тебе спроворим халат и подойник.
— С теплой водой? — громко спросил Эдик.
— Хоть с кипяченой, — махнул рукой председатель.
— Несите.
— Люська! — крикнул председатель. — Тащи халат и подойник.
Я поглядел на Эдика. Он был бледен. Нижняя губа крепко закушена. Лоб наморщен. «Погоди, сейчас ты не так закрутишься».
Принесли халат и подойник. Эдик скинул пальто, отдал его председателю. Надел халат. Попросил полить на руки.
«Какого черта он разыгрывает? Нашел, где спектакль устраивать, — негодовал я, глядя, как Эдик старательно моет руки. — А выдержки ему не занимать. Натренирован играть на чужих нервах».
Между тем Эдик вытер носовым платком руки, подошел к корове, успокаивающе погладил ее по холке.
— Ну, ну, голубушка. Спокойно стоять.
И от того, как он сказал эти слова, мне стало не по себе.
Я понял, что сейчас свершится что-то неожиданное.
Тоненько звякнула молочная струя в подойник. Другая, третья. Звон прекратился. Теперь струи падали в ведро с тихим шипением.
Я оглянулся на председателя. Запечатлеть бы его таким в бронзе. Вышла бы великолепная скульптура «Удивление». В нем все выражало крайнюю степень удивления: и глаза, и рот, и руки. Но вот широкое, обветренное лицо председателя засветилось восторгом, и он прошептал:
— Ах, сукин сын!..
Когда мы остались наедине, я, пряча смущение, спросил:
— Где это ты научился доить?
— Уже разучился, — вздохнул Эдик. — Я ведь после средней школы три года работал на ферме. Был дояром, потом заведующим. Заболел ревматизмом. Лечился в городе и стал студентом.