– Не о чем беспокоиться ни вам, ни обитателям Белого дома! Я оставила заблуждения молодости и окончательно разошлась с прежними друзьями. А впрочем, не жду, чтобы вы мне поверили, и не собираюсь тратить время на убеждения. Тем паче, что в Стамбуле я не столько по делам Красного Креста, сколько по своим личным делам. Собственно, я здесь ради вас.
Максим – человек очень храбрый. Пожалуй, можно сказать, что он обладает редкой разновидностью смелости – абсолютным бесстрашием. И все же он рассказал мне, что при этих словах его невольно пробрал холодок.
– Неужели у моего подъезда снова стоит ваш комиссарский «Кадиллак» с революционным матросом за рулем? Я отлично помню, чем окончился ваш прошлый визит ко мне! Или на сей раз вы желаете предложить мне работу в Красном Кресте? Но у меня, как видите, уже есть дело. – Он похлопал по крышке письменного стола.
– Да, я знаю, – кивнула Елена Феррари. – Ваша газетенка является рупором идей барона Врангеля. С вашей помощью он пытается оживить этот труп, называемый белым движением. Однако всем известно, что этот труп уже совершенно разложился. Оживить его нельзя, можно только гальванизировать.
– Ого, – негромко сказал Максим, пристально поглядывая на ее оливково-бледное лицо, в котором вдруг мелькнули краски жизни. – Похоже, вы еще не вполне расстались с заблуждениями молодости!
Елена Феррари улыбнулась, но тут же вновь стала серьезной. Даже суровой, и Максиму показалось, что в ее утонченном лице проглянула прежняя комиссарская свирепость, которую он запомнил на всю жизнь.
– Послушайте, господин Мансуров, довольно играть словами. Давайте перейдем к делу. Неужели вам не надоело прозябание в этой дыре? Вы могли бы жить совершенно иначе! Вы тратите свои силы, повторяю, на попытку воскресить то, что давно и безнадежно погибло, да и с самого начала было обречено на поражение. Вы лучше меня знаете, что позиция Врангеля не пользуется поддержкой союзного командования. Вообще никто, кроме нескольких русских идеалистов, не верит в крушение нового режима. Не пора ли и вам расстаться с заблуждениями молодости?
– Вы что, сударыня? – спросил до крайности изумленный Максим. – Предлагаете мне вернуться в Россию?
Мгновение она смотрела ему в глаза своими огромными черными глазами. Максим сказал мне потом, что у него было такое ощущение, что они нарисованы на ее лице. В них не было ни жизни, ни глубины.
– А бы вы вернулись? – небрежно спросила Елена Феррари.
– Если бы имел удовольствие увидеть, как вас ставят к стенке, то непременно рискнул бы! – ответил он с последними остатками галантности.