– Ух ты! – восклицаю я, не сдержав восхищения.
Платьице найдено, и это самое прелестное платьице на свете. Определенно ручная работа из бутика какой-нибудь Сони Рикель, или Нины Риччи, или бери выше!
Да, недешевые подарки делает этот господин! А клоун Ша? Это игрушка для человека будущего! Николь приврала, конечно, насчет того, что Шанталь его обожает, она просто не доросла еще до такого прибамбаса. Ша – по-французски кот, и игрушка, собственно говоря, – это ужасно смешной кот в шляпе, с рюкзаком и в башмаках. Штука в том, что он поющий и говорящий. На что ни нажмешь, на голову, на лапы, на башмаки, на спину – начинает играть музыка и хрипловатый мяукающий голос либо запевает песенку, либо выкрикивает:
– А бьен то! Всего наилучшего! – И издает громкий чмок.
Смешно до невозможности! И он еще может управляться радиопультом. Со стороны. Вдобавок одновременно со звуком у него в носу загорается оранжевая лампочка. Чем-то клоун Ша смахивает на моего крокодила… примерно так же, как отдел игрушек в «Галери Лафайет» смахивает на тот «Детский мир» в Нижнем Новгороде, где я покупала крокодила.
А все-таки Шанталь больше любит его, а не клоуна Ша, понял, дядя Максвелл?
Продолжение записи от 30 сентября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой
Дом, о котором говорила Дуняша, и в самом деле неподалеку. Это хороший дом, квартиры в нем некогда были дороги – совершенно как у нас в доме. Правда, в прежние времена мы сетовали на то, что комнат в квартирах мало, и они не больно-то просторны (мы с братом, к примеру, принуждены были ютиться лишь в трех комнатах: две спальни и столовая, она же гостиная), однако теперь за это надо благодарить Бога. Комиссары переселяют народ из трущоб и всячески уплотняют «бывших». Даже не знаю, как я стану жить, ежели в моих комнатах вдруг появится многодетное семейство какого-нибудь гегемона! Бог пока миловал – совершенно не понимаю отчего, между прочим.
Мы с Дуняшею входим в парадную и по чистенькой лестнице поднимаемся в четвертый этаж. Дальше ход только на чердак.
Дуняша звонит. Открывает нам женщина, ей, наверное, под шестьдесят, с бойким и пронырливым выражением лица. Зовут ее Аннушкой.
Она сохранила прежние, десятилетиями вбитые повадки: с людьми, в которых чует господ, она почтительна и приветлива. Мы мигом столковываемся о цене (Костины перчатки приводят ее в безусловное восхищение, однако она просит еще надбавить «малость» дворнику, который подносит дрова на четвертый этаж, ну, я и надбавляю, а что мне еще остается?), и вот наконец передо мной открываются врата рая…