В памяти все еще жив тот вечер, когда я прибыла из Парижа в Сан-Фаржо. Увезли меня отсюда сразу после рождения, поэтому я не помнила замок, однако все содрогнулось в душе, когда из предзакатной мглы вдруг выступили осыпавшиеся стены, полуразрушенный мост, замшелая черепичная крыша главных строений… В воображении моем этот замок был величав, словно Лувр, однако наяву я увидела обреченного, умирающего великана. Забегая вперед, могу сказать, что агония продолжается: у нас с Максимилианом нет средств на то, чтобы отремонтировать замок и поддерживать в должном состоянии. Но не о том речь.
В тот вечер я показала тетушке и Максимилиану (вот уж кого я никак не могу называть дядюшкой, хотя он был братом моего отца и тети Шарлотты, а следовательно, дядя мне!) знаменитое полотно Давида «Смерть Лепелетье». Я только что прочла описание этого вечера, сделанное тетушкой, поэтому не стану повторяться: сразу перейду к последствиям этого события.
Мы были слишком потрясены, чтобы засидеться за мирной беседой в тот вечер. Тетушка рыдала. Максимилиана била дрожь, я слишком устала, чтобы испытывать какие-то чувства, к тому же мне было невыносимо жаль моих вновь обретенных родственников. Мы разошлись по своим комнатам, и я, хотя ожидала, что глаз не смогу сомкнуть, все же заснула как убитая.
Наутро после моего приезда служанка вошла в комнату тетушки, удивленная, что госпожа ее, которая была ранней пташкой, до сих пор не вышла. Тетя Шарлотта в глубоком беспамятстве лежала около стола. На столе был развернут ее дневник, валялось перо в засохших чернилах. Последняя строка была не дописана – видимо, тетушка внезапно лишилась сознания.
Мы с великим трудом привели ее в чувство – хлопотами старой служанки, которая была в замке за лекаря. Доктор, живший в соседнем городке, недавно умер, а новый еще не появился. Меня потрясло это – после Парижа, где лекарей, наверное, больше, чем жителей! Кто знает, окажись врач здесь, у нас, тетя, возможно, еще пожила бы… Но сама, только с нашей неумелой помощью, она не смогла справиться со следующим сердечным приступом и вскоре покинула нас навеки, успев только единожды поговорить со мной.
Она умоляла не покидать Максимилиана – никогда, ни за что. Господи, он старше меня на восемь лет! Это мне следовало бы искать в нем опору!.. Но так велела, умирая, тетя Шарлотта – и я свято исполняю ее завет. И лишь только ее тело упокоилось в склепе Сан-Фаржо, я пошла к Максимилиану и сообщила ему еще одно повеление тетушки. Оно не стало для него неожиданностью: ведь мой дед, отец Максимилиана, старый граф Лепелетье де Фор, завещал своим детям уничтожить всякую память о предательстве его старшего сына – моего отца. Все минувшие годы тетя Шарлотта страдала от того, что это невозможно сделать, ибо память сия увековечена в картине Давида. Умирая, тетушка заклинала нас с Максимилианом уничтожить это полотно. И не только его – приложить все силы, чтобы скупить и уничтожить копии этой картины, множество гравюр Тардье, которые разошлись по всей стране. Но прежде всего – покончить с картиной!