Я прошел незамеченным сквозь весь этот назойливый шум к сестринскому посту и попробовал найти там сведения о мальчике, которого меня просили посмотреть. Затем я услышал его. Громкий странный пронзительный визг заставил меня обернуться, и я сразу же увидел худенького маленького ребенка в болтающемся подгузнике, сидящего в клетке. Детская кроватка Джастина имела в своем устройстве железные перекладины, а сверху была привинчена фанера, это действительно было похоже на собачью клетку, и в этом обнаруживалась какая-то жестокая ирония. Маленький мальчик качался туда-сюда, похныкивая и повизгивая сам себе что-то успокоительное. Он был запачкан своими экскрементами, на его лице были размазаны остатки пищи, а его пеленки были пропитаны мочой. Его лечили от серьезной пневмонии, но он сопротивлялся любым процедурам, и даже, чтобы взять кровь, его нужно было сначала прочно зафиксировать. Он рвал нужные документы, вопил и визжал на сотрудников и разбрасывал пищу. В этот Центр Джастина перевели, поскольку здесь было неплохое соотношение сотрудников и пациентов. Здесь организовали его временное содержание в клетке. Оказавшись в клетке, мальчик стал кидаться фекалиями и вообще чем угодно, до чего только могли дотянуться его руки. И вот тогда они позвали психиатра.
За годы работы я понял, что неожиданно появиться перед ребенком — это не есть хорошая идея. Непредсказуемость и неизвестность вызывают тревогу у любого человека, и он не так хорошо воспринимает информацию. Для клинического обследования важно, что чем больше человек тревожится, тем труднее ему правильно вспомнить и передать свои чувства, мысли и свою историю. Но еще важнее то, что, когда в состоянии постоянной тревоги находится ребенок, ему в дальнейшем становится намного труднее формировать позитивные отношения, способные стать частью терапии.
Я также исследовал влияние первых впечатлений. В зависимости от того, как ребенок, в первый раз встретившись со мной, воспринимал меня — более или менее благосклонно или хотя бы нейтрально — я уже мог достаточно успешно прогнозировать его будущее. Поэтому я считал правильным не начинать общение с разнообразных вопросов, обычно пугающих и сбивающих ребенка с толку, а дать ему шанс сначала просто встретиться со мной. Обычно мы недолго говорили о чем-то интересном для него, я разрешал ребенку померить меня (а я очень высокий), и старался просто и ясно объяснить, что я хотел бы узнать, а потом я оставлял его одного, чтобы он мог обдумать полученную информацию. Я старался дать ребенку почувствовать, что он контролирует ситуацию. Ребенку не было необходимости что-нибудь говорить, если он не хотел; и если возникала тема, которую он не хотел обсуждать со мной, я просил его сказать мне об этом и менял предмет разговора. В любое время, когда ребенок хотел закончить разговор, я так и делал. За годы работы у меня только один раз была девочка-подросток, которая не захотела разговаривать вообще. Но позже, на той же неделе, она сказала нашим сотрудникам, что единственный человек, с кем она хотела бы поговорить, был «молодой психиатр с кудрявыми волосами».