– Только после вас, сэр.
– Нет, лейтенант, я – после вас. Гардемаринам до́лжно знать свое место!
– И все-таки.
– Ну хорошо… Это что – Юпитер? А где Южный крест?
– Южный крест вон за теми облаками. В любом случае для навигации он не обязателен.
– Даже для мистера Бене с его новым методом?
– И не напоминайте. Я от этого просто…
– Просто – что?
– Не важно.
– Зависть вам не к лицу.
– Зависть?! Кому мне завидовать – этому шарлатану?! Не очень-то по-дружески так говорить, Эдмунд!
– Прошу прощения.
Он кивнул и ушел проверить компас. Облака уплыли, но я так и не смог определить Южный крест, хотя Чарльз несколько раз мне его показывал. Что за неприметное созвездие!
Чарльз вернулся.
– Простите меня, Эдмунд. Я хожу, как в воду опущенный, и никак не могу вынырнуть.
– Вот что, старина, вам необходима доза очень необычного лекарства – пропишу-ка я вам курс Преттименов!
– Они чересчур остроумны, а у меня плохое чувство юмора.
– Ох, Чарльз! Преттимены вытащили бы вас из вашей воды. Они с легкостью заставляют забыть о мелких неприятностях: не успеешь сообразить, где ты и с кем, а уже что только не обсуждаешь…
– И вы тоже?
– Да, когда я с ними. Только Преттимен способен жить в неизменном горении, на невероятной высоте!
– И что в этом хорошего?
– Попробуйте хотя бы одну дозу!
– Нет, благодарю вас. Видели мы, к чему приводят такие лекарства – и в Спитхеде, и в Но́ре[123].
– Но Преттимен совсем не таков! Есть в нем нечто, что даже я, человек политики, состоящий в равных частях из честолюбия и здравого смысла, чувствую, когда нахожусь рядом…
– Вы соображаете, что говорите? – понизив голос, спросил Чарльз. – Соображаете, до чего дошли? Ведь это же безрассудство! Вам нельзя якшаться с якобинцем, атеистом…
– Он ни то и ни другое!
– Рад слышать.
– Непохоже.
– И тем не менее. Я рад, что и его распущенности есть предел.
– Вы к нему несправедливы.
– А вы меня не понимаете. Я всю жизнь провел на кораблях, и, если повезет, проведу тут и оставшуюся ее часть. Но с судном, полным пассажиров и переселенцев, столкнулся впервые.
– «Свиньи» – так вы нас зовете?
– Он завоевал их восхищение. Действовал очень умно – не сказал ничего, что можно было бы расценить, как прямой призыв к…
– К чему, Господи помилуй?
– Я не желаю произносить это слово, – пробормотал Чарльз.
– Как же вы меня раздражаете!
Чарльз отвернулся и по трапу поднялся на полуют. Я остался на месте, взбешенный и расстроенный нашей размолвкой. Чарльз обеими руками взялся за поручни и глядел на пенный след за кормой, над которым лила неровный свет убывающая луна. Бросили лаг. Матрос доложил скорость – Чарльзу, а не мне. Они отрывисто перебросились какими-то словами. Матрос спустился, подошел к вахтенной доске, приподнял парусину и нацарапал семерку. Снова унижение – вроде того, коему подвергли меня Бене и Андерсон!