Хорошая девчонка… Есть люди, один вид которых сразу ясно дает понять, каким станет их будущее, дурное ли, хорошее ли. А Мишь там, на своем ящике в служебном вагоне, была сегодня такая юная, как вечный рассвет, — но то, что читалось на ее тонком смуглом лице, в ее бархатных, немного печальных глазах, было не одно только счастье жить.
— Да я ничего против нее не имею, — несколько запоздало пробормотал Крчма.
— А сами хотели вернуться еще из Бероуна.
— Ты любопытен как коза. Просто я подумал, что пора мне, пожалуй, вернуться домой, — солгал Роберт Давид.
— Мы всегда знали, что дома у вас не все ладно, — произнес Пирк с той же откровенностью, за какую только что готов был осудить Мишь.
А Крчма был рад, что разговор перешел на другое. Оглянулся на кочегара, но тот, высунувшись из левого окна, смотрел вперед; впрочем, за грохотом машины он и не мог расслышать, о чем говорят. Пирк, орудуя регулятором, полуобернулся к Крчме — давно уже не ученик, с которым учитель не имеет обыкновения обсуждать свои семейные дела. Пирк давно стоит на своих ногах, а тот, кто с таким умением несет ответственность за безопасность сотен людей, для Крчмы более чем равный партнер.
— Воображаю, что вы все обо мне болтали. Мол, я под башмаком…
— Не все.
— А ты?
Миновали обходчика, тот, согласно инструкции, стоял перед своей будкой с флажком в руке, другой рукой помахал машинисту в знак привета; Пирк в ответ поднес руку к козырьку.
— Если не ошибаюсь, ваша супруга… В общем, нелегко вам с ней.
— Не всякому посчастливилось встретить идеальную партнершу.
— Почему вы не развелись? — напрямик спросил Пирк.
Крчма несколько даже опешил; глянув на своего бывшего ученика, с черным мазком машинного масла на энергичном подбородке, ответил:
— Если говорить честно, не нашел в себе мужества. Да и не был уверен, имел ли я на это право.
— Вопрос только — считаясь с другими, не испортили ли вы себе жизнь…
Прямота Пирка не может не импонировать. Что он мужчина, давно подтвердили его действия в ту грозовую ночь под Преломом; только я, пожалуй, недооценивал другие его качества…
И тут почему-то всплыл перед Крчмой образ Миши — с каким волнением выглядывала она в дверь вагона, когда мимо них видением прошлого проплывал Карлштейн; восхищение словно еще больше омолодило Мишь, открыло столько детского в ее лице, еще не потрепанного жизнью. Он ясно увидел жест руки, откинувшей со лба спутанные ветром волосы, наклон головы…
— Право на счастье — вопрос сложный, Павел…
Все началось, вероятно, с того, что у нас с Шарлоттой, на беду, не могло быть детей, подумал он, а вслух сказал иначе: