— Ты с добром, а тебя колом, пан профессор, — вставил доцент Пошварж. — Так уж бывает, — обратился он затем к Мариану, — случись что серьезное, тут-то тебе и засчитывают прежние промахи. Но в данном случае ответственность за ошибки сотрудников несет профессор как директор института.
За окнами тихо начал падать снег.
— В трагедии Нади виноват исключительно я один, — проговорил Мариан. — Разрешите спросить, пан профессор? Настаиваете ли вы на том, чтобы, несмотря на это, Камилл Герольд покинул институт?
— Ничего такого я не говорил. — Мерварт снял очки и усталым жестом протер глаза. — Коллега Пошварж, видимо, хотел сказать, что не уверен, какую позицию займут партийная и профсоюзная организации института. А теперь расскажите мне подробнее о несчастной Наде Хорватовой…
Возвращаясь от директора, Мариан столкнулся у своей двери с Камиллом: как видно, институтские радары работают исправно.
— Ну как?
— Главное — пан доцент Пошварж все не смирится с тем, что в работу над цитостатиком включили не его, а меня, молокососа даже без диплома…
— А обо мне — в связи с Надиным несчастьем — не говорили?
Мариан отвел взгляд к окну; за ним все еще сыпали большие, тяжелые хлопья снега.
— Я один виноват. О тебе ни слова не было сказано. — Он ходил по кабинету, бездумно брал со стола диаграммы, записи, снова клал на место. — Нас обоих наверняка вызовут на допрос. Время сложное… Органы безопасности станут взвешивать все обстоятельства, возможные и невозможные, и — головой ручаюсь — впутают сюда и классовую борьбу, и насильственные действия, и диверсию, и бог знает что еще… Бдительность и настороженность — разумеется, несколько гиперболизированная…
Камилл молчал.
— Скажи мне, Мариан, — не скоро заговорил он. — По-твоему, у Нади могли быть причины… — он поколебался прежде, чем выговорить, — для самоубийства?
— Я об этом размышлял. Отцу припаяли пятнадцать лет — это, конечно, не пустяк. Но, если б тут была какая-то связь, она сделала бы это сразу по вынесении приговора, а не полгода спустя. Да и вообще, мне кажется, они с отцом не так уж обожали друг друга. А другая причина… — Мариан прямо заглянул в глаза Камиллу, а тот — Мариану. — Даже если… Хотя об этом и речи не могло быть. Живем-то мы в наше время, а девицы кончали с собой по этой причине разве что во времена Гильбертовой «Вины»…
По тому, как побледнел лоб Камилла, можно было понять, что он старается припомнить все, что происходило в тот роковой субботний день.
— В котором часу ты отправил Надю запирать тот барбитурат?
— Часов в семь.
Знаю я, о чем ты сейчас думаешь: сам ты ушел домой, еще и пяти не было, так что эти два часа Надя, видимо, провела у меня. Джентльменское соглашение между нами означает теперь, помимо всего прочего, — ни о чем не спрашивать; хотя о каком-либо соглашении мы, разумеется, никогда и словом не обмолвились. Впрочем, каждый из нас мог предполагать, что другой знает. Тем более недостойно обоих выяснять наши отношения с Надей теперь, когда она мертва.