Внизу на улице с шумом проносились взад и вперед трамваи с узкими окнами и звенели их звонки. Против самых окон и страшно, до ужаса близко к балконам, в шесть дюймов шириною, заставленным чахлыми растениями, с грохотом пробегали вагоны надземной железной дороги, эти многоглазые чудовища, следующие один за другим так часто, что, казалось, все время днем и в течение нескольких часов ночью между ними нет никакого промежутка. Личная жизнь за этими окнами была невозможна, разве только держать закрытыми ставни. Если вы об этом забывали, или гордо говорили себе, что вам все равно, что вы во что бы то ни стало должны дышать и видеть при дневном свете свой цвет лица, тотчас же тысячи глаз, один за другим, уставлялись в ваши. Вы почти соприкасались с ними и было мало утешения, когда они видели, как вы причесываетесь, или застегиваете кофточку, при мысли о том, что эти пассажиры поезда никогда не услышат вашего голоса и не узнают, кто вы.
Что касается до ванной, то большим замечательным преимуществом жизни у мистрис Фарелль была ванная комната. Она была темна, тесна и пахла черными тараканами, которые уютно гнездились вокруг труб с горячей водой. Вы не могли рассчитывать пользоваться ванной чаще раза в неделю. Но, если вы были достаточно глупы, чтобы дополнительно платить тридцать центов, вы могли ежедневно обливать свое тело водой.
В эту ночь, когда Вин приняла ванну и лежала на своей узкой кровати, которая тряслась и визжала, как, если бы страдала от тяжкой болезни, ей казалось, что заснуть еще более невозможно, чем всегда. Каждый новый проносившийся мимо с шумом поезд был гигантской пчелой, а ее мозг — улеем, к которому эта пчела устремлялась. Ее пылающая голова была полна мыслями, несвязными, противоречивыми, борющимися между собой, и все же гигантская пчела беспощадно разбрасывала их в разные стороны. Каждый раз она не могла снова собрать их. У нее было такое ощущение, словно гусеница медленно прогуливается по ее спине, а муравьи щекочут ее нервы.
Вин думала об управляющем, мистере Мэггисоне, и снова и снова спрашивала себя, уволит ли он ее, или только ему пришла прихоть посмотреть на нее и узнать, склонна ли она к флирту. Она знала теперь от Сэди, что Мэггисон «хотел бы быть волокитой», хотя его смелость не всегда поспевала за его желаниями.
Сэди предполагала, что рыжеволосая девушка, вероятно, явилась к «Рукам», снабженная рекомендацией какой-нибудь из его «подруг». Эта теория вполне объясняла загадочное бормотание Меггисона: «Это — другое дело». Что делать ей, Вин, если Папаша пригласит ее пообедать с ним, как он, по-видимому, приглашал некоторых других девушек? Сэди сказала ей, что, если это случится с ней, она должна принять приглашение, так как ей нечего бояться Папаши. Скорее она напугает его, чем он ее, а будучи только сверхштатной, она «вылетит вон», если не примет вежливого приглашения.